Король

– Цел обоз, – покивал торговец. – Некоторых, правда, убили. Но не так чтобы много.

* * *

Переночевав в Торжке, путники тронулись дальше и до Москвы добрались без приключений, в полном довольствии. Столица встретила их сверкающими маковками церквей и колокольным звоном – караван как раз поспел к обедне. А может быть, благовестили в честь какого-нибудь святого, Леонид толком не знал.

Стоял хороший светлый денек, в меру морозный и солнечный. Уже выпал первый снежок, припорошил стылую землю, тоненьким сверкающе-белым покрывалом лег на крыши боярских хором и курных посадских изб. Пахло парным молоком, навозом и – почему-то – сладостями. Толи заварными пирогами, то ли пряниками.

Вальяжно покачиваясь, возы переваливали через замерзшие ухабы. Весело хрустел под колесами первый ледок. Окружавший тракт лес постепенно сменился избами, потянулись заборы, показались маковки церквей, и вот уже не заметили, как проехали Дмитровские ворота.

– Ну, вот она, Москва, – выглянув из возка, купец Еремей Устиныч довольно пригладил бороду.

Ефим Востриков уже давно ехал верхом, оставив свою повозку сзади. С любопытством глазел по сторонам да болтал с Магнусом и Михутрей. Разбойный капитан был ранен в предплечье, и правая рука его бессильно висела, перевязанная чистой тряпицею еще в Торжке местной бабкой-кудесницей. Впрочем, левой рукой кондотьер, как и вообще многие ландскнехты, действовал ничуть не хуже.

– Ну, мы на постоялый двор, – перекрестясь на красивую бревенчатую церковь, выстроенную, видно, совсем недавно, уже после устроенного татарами пожара, Востриков поглядел на своих спутников. – Вы с нами?

Михутря отрицательно качнул головой и хмыкнул:

– Да пожалуй, нет. Что-нибудь подешевле поищем.

– Знаете, где искать?

– Да уж знаем.

Проехав очередные ворота, Арцыбашев и его люди тепло простились с купцами уже за стенами Белого города и, резко свернув вправо, зашагали в сторону Чертольских ворот, за которыми начинался самый злачный район российской столицы – Чертолье. Многочисленные овраги, густые кусты, даже целые перелески предоставляли надежное убежище всякого рода лихим людишкам, разбойникам-татям. Жители Чертольского посада – уж и впрямь сам черт ногу сломит! – отличались какой-то лютой первобытной злобой, ненавистью буквально ко всем, невероятной завистью и столь же невероятной страстью к пустой похвальбе. Главным развлечением сего довольно-таки гнусного народца являлись кулачные бои да самое серное беспросветное пьянство – царевы кабаки располагались буквально на каждом углу. Именно кабаки, а не харчевни, покушать там обычно было нечего, зато выпить… Водка да дешевый медовый перевар лились рекою, редкий вечер обходился без поножовщин и драк, а гулящие женщины бесстыдно приставали к любому прохожему. Окромя женщин, еще и в достатке имелись и «гулящие парни». Напомаженные, манерные, они открыто хвастались своими богатыми покровителями и всякого рода цацками, типа золотых колец и сережек. Содомский грех на Чертолье особым грехом не считался.

Проходя мимо очередного кабака с прибитой над распахнутой настежь дверью еловою веткой, Леонид едва не столкнулся с выскочившим оттуда мужиком в армяке, накинутом прямо на голое тело, желтое, тощее и немытое. Ничуть не стесняясь редких прохожих, мужичонка повернулся к забору и, рассупонив штаны, принялся шумно мочиться, после чего, обернувшись, улыбнулся беззубым ртом и, тряхнув лысеющей башкою, побежал следом за Магнусом, в коем безошибочным нюхом угадал старшего.

– Эй, господине! Отроцев своих не продашь ли?

– Нет.

– А я б вон энтого взял, – гнусно ухмыляясь, мужик схватил за руку Левку и тут же повернулся к Саньке. – Або вон энтого, глазастенького. Продай, а? Ну, хучь на едину ночь токмо? Вона что дам!

Выпростав из армяка руку, мерзкий содомит показал надетый на запястье браслет. Изысканный, золотой, явно женский.

– Нет, ты, господине, глянь, глянь! Что скажешь?

– А то и скажу – отстань!

– А ты погляди все-таки! Редкостной красоты вещь.

– Ну, утомил! – замедлив шаг, Леонид грозно округлил глаза и громко, с придыханьем, сказал, цитируя знаменитый старинный фильм:

– Вещицу эту, дорогую, старинную, третьего дня с убитой женщины сняли!

Содомит скривил тонкие губы:

– Це-во?

– Иди, говорю, отсюда, не то в Разбойный приказ сдам.

На сей раз угроза подействовала, приставучий мужичонка резко отстал, но еще долго бормотал проклятия в спины «поганым чужакам».

Протиснувшись меж заборами, путники вышли к неширокому ручью с ласковым названием Черторый, и, пройдя вдоль него, остановились перед высоким забором с крепкими двухстворчатыми воротами. Почуяв чужих, за теми воротами тотчас же залаяли псы.

Однако хозяин – или, скорей, слуга – откликнулся довольно быстро, без особого страха выглянув из небольшой калиточки, прорубленной прямо в створке ворот. Мужик как мужик – лет тридцати, темнобородый, одетый по-домашнему – в зипуне. Глянул на незнакомцев, не сказать чтоб неприветливо, но и без вежливо выказанной радости, да вопросительно мотнул головой – чего, мол, надо?