Король Аттолии

– Хочешь верь, хочешь нет, но именно это я и хотел тебе сказать. И никакие мои слова не помешают тебе лежать всю ночь и ждать худшего. Если даже тебя не уведут утром, ты будешь ожидать, что тюремщик явится днем, или на вечерней страже, или следующей ночью, или послезавтра, и может быть, после нескольких ночей ты уверишься, что тебе ничто не грозило. Но с этой минуты до тех пор тебя ждут долгие часы, дни и недели, наполненные страданиями. Так? – Голос короля был тих.

– Мне еще раз молить вас о милосердии? – Релиус отвел глаза.

– Ты должен мне поверить, – более настойчиво сказал король. – Но не веришь. Может быть, поверишь королеве? Мне что, привести ее сюда, чтобы она подтвердила, что все это не жестокая шутка?

Релиус обратил к королю полное ужаса лицо.

– Нет! – Протест был неожиданно горяч.

– Почему?

– Я ее подвел.

– Даже просить не будешь?

– Я бы ни за что… – При этих словах он вспомнил свою боль и беззащитность. И умолк.

– Так я и думал, – сказал король. – Я не стал тревожить ее сон и вместо этого принес тебе вот что. Она написала это немного раньше.

Эвгенидес протянул Релиусу бумажный свиток.

– Держи за нижний конец, – велел он и положил свиток Релиусу на грудь. Одна рука у секретаря была в повязках, но другой он прижал нижний край свитка, и король развернул его. Потом, держа за верхний край, согнул пополам и положил на край кровати. Манжетой на другой руке пригладил сгиб.

Потом снова поднял, чтобы Релиус видел слова, и прочитал вслух:

– «Я, Аттолия Ирена, настоящим дарую помилование моему секретарю архивов Релиусу за совершенные им преступления и проступки, потому что благодарна ему за долгую верную службу и питаю к нему искреннюю любовь».

Релиус оторопел. Эвгенидес поднял бумаги и расправил сгиб. Свиток опять скрутился.

– Релиус, она питает к тебе любовь.

– Это всего лишь бумага. – Релиус сморгнул выступившие слезы. – Поднеси ее к лампе, и она превратится в пепел.

Эвгенидес покачал головой, но глаза Релиуса опять закрылись, и он не увидел этого.

– Релиус, – скомандовал король, и секретарь архивов открыл глаза. – Это ее слово. Если я брошу его на жаровню, бумага сгорит, но слово так легко не уничтожить. Она не стала бы тебе лгать.

Релиус покачал головой:

– Вы здесь король.

Это был последний возможный довод. Король возразил:

– Если бы она считала, что я, как король, могу отменить дарованное ею помилование, то не стала бы этого писать. Потому что это было бы ложью, а она не стала бы тебе лгать, – повторил он.

– Да, – дрожащим голосом подтвердил Релиус. – Не стала бы. – Судорожный вздох облегчения.

– Прости, Релиус, что я не пришел раньше. Я не собирался оставлять тебя одного так надолго.

Король сел поближе к секретарю, и оба замолчали. Наконец Релиус уснул. Король встал, постоял немного, ссутулившись, и выпрямился с еле слышным вздохом.

* * *

Утром Костис пропустил тренировку на мечах, лениво понежился в бане и сразу пошел завтракать в столовую. Сел поодаль от всех, но в одиночестве пробыл недолго. Вокруг него, точно стая птиц, тотчас же расселась компания гвардейцев. От их поспешности Костису стало не по себе, однако невозможно было встать и уйти, никого не обидев.

Они жаждали новостей, и Костис был самым вероятным источником.

– Мы слышали, что король арестовал лейтенанта Седжануса по каким-то надуманным обвинениям. – Для них он все еще был добропорядочным лейтенантом.

– Вовсе не надуманным, – ответил Костис и только потом сообразил, что обвинения были именно такими. – Он во всем признался, – добавил Костис, но гвардейцы разглядели в нем неуверенность и посмотрели так скептически, что Костис твердо добавил: – Седжанус покушался на убийство короля.

– Разве мы не желали ему успеха, – сказал Домисидон, командир Третьей центурии.

Костис поморщился. Всего несколько дней назад он и сам согласился бы с этим. А может, и нет. Тогда, в саду, он помчался на выручку королю задолго до того, как понял, что Эвгенидес отнюдь не такой, каким кажется, и что королева его любит. Отчего же его мнение о короле так изменилось? Может быть, оттого, что Седжанус давно вызывал у Костиса подозрения, – но, скорее всего, дело было в королевских слезах, в осознании того, что король, каким бы высокомерным он ни казался, страдает, как и всякий обычный человек, от безжалостных издевок, от одиночества, от тоски по родине.

Чуть дальше за столом сидел Экзис. Он смотрел на Костиса приподняв бровь. Костис пожал плечами:

– Следует помнить, что Седжанус – истинный сын барона Эрондитеса.

Гвардейцы закивали. Что бы они ни думали о короле, всем было понятно, какую опасность представляет Эрондитес для королевы.

– Ну, по крайней мере, теперь мы знаем, почему королева делала вид, что любит короля. Она сделала из него свою марионетку, – сухо сказал Экзис.

– Ничья он не марионетка, – предупредил Костис, но все рассмеялись.

– Ты говоришь как его лакеи, – сказал Домисидон. – Им тоже никто не верит.

– Расскажи о нападении в саду, – сменил тему Экзис. – Это видели только ты и Телеус, а капитан помалкивает.