Петр Николаевич Орлов лежал на больничной койке и скучал. Сердце его грызла тревога. Но не о собственном здоровье тревожился генерал-лейтенант. Из головы никак не выходила история с гибелью дочери Николая Николаевича Амосова. Прескверная история, прямо скажем. Орлов понимал: главное, что его мучает, – это чувство вины. Чувство было совершенно иррациональным, поскольку Петр Николаевич не имел ни малейшего отношения к семейным делам Амосова и, разумеется, никоим образом не мог предотвратить ужасной трагедии, произошедшей с его дочерью.
Не то чтобы Орлов переживал из-за того, что лишится спонсорской помощи от Амосова – плевать он на нее хотел в конечном итоге! К тому же не сомневался, что и Гуров с Крячко, лучшие опера управления, будут на его стороне. Его тяготила сама ситуация. Несмотря на огромный опыт работы в уголовном розыске, Петр Николаевич всегда остро переживал смерть. Особенно если она обрывала жизнь молодого, полного сил человека. Сам считал это свойство сентиментальностью, смущался его и тщательно старался скрывать от подчиненных, опасаясь, что оно будет расценено ими как слабость. Вот и сейчас он переживал за Дану Амосову, которую не видел никогда в жизни, а теперь уже и не увидит.
Переживал и за Гурова с Крячко, которым придется расхлебывать эту кашу, причем расхлебывать без его помощи. Конечно, оба полковника были вполне самостоятельными людьми, и просто смешно думать, что им нужна нянька, но все же, все же… Ведь получалось, что это как бы Орлов подкинул им проблем. Да и перед Амосовым было очень неудобно. Ситуация сложилась просто идиотская: получалось, что Орлов как бы обязан Амосову. Обязан найти того, кто убил его дочь, хотя подобная обязанность никуда не девалась бы и в том случае, если бы их не связывали никакие спонсорские дела. Даже если бы он никогда до сего дня не слышал об Амосове, Орлов отнесся бы к расследованию смерти его дочери с той же мерой ответственности. И все равно на душе было прескверно.
Петр Николаевич завозился на постели и протяжно вздохнул. Хотел дотянуться до тумбочки, в которой лежал сотовый, но не смог: в правой руке торчала игла от капельницы, и прозрачная целительная жидкость каплями падала в нее, стекая по гибкой трубочке из большой бутыли, прикрепленной сверху. Врачи, кстати, предупредили, что разговаривать по телефону ему не рекомендуется, а волноваться вообще нельзя категорически, и жена собралась забрать у него телефон, но тут уж Орлов грудью стал против, хотя сил возражать у него почти не было. Жене пришлось уступить, и теперь мобильник покоился в тумбочке, а воспользоваться им Орлов все равно не мог.
Боль, которая стихла очень быстро после введения лекарства, теперь, когда он сделал попытку повернуться на бок, снова напомнила о себе, но уже глуше. Она словно затаилась. При полном покое практически не ощущалась, но стоило начать двигаться, как становилось ясно, что никуда она не ушла, что просто тихо сидит в засаде, как, бывало, он вместе со своими сыщиками, проводящими сейчас расследование.
«Что там у них, как? – беспокойно думал Орлов. – Хоть бы Гуров додумался позвонить!» И тут же горестно качал головой, понимая, что Гурову даны строгие указания не тревожить Петра Николаевича и, разумеется, тот не станет названивать посреди ночи.
«И попросить некого!» – обреченно вздыхал генерал-лейтенант.
Орлов лежал один в двухместной, полностью оборудованной палате. Здесь были и душ, и туалет, и даже телевизор, смотреть который ему все равно запрещалось, да и желания не было ни малейшего. Все мысли Орлова сейчас были сосредоточены на том, как продвигается расследование.
Вошла сестра, проверила капельницу и заменила опустевший флакон. Орлов оживился, разлепил губы, хотел шепотом попросить, чтобы девушка потихоньку взяла телефон и набрала номер Гурова, но, устыдившись, не стал этого делать.
Промучив себя еще какое-то время, Петр Николаевич почувствовал, что проваливается в сон. Препараты сделали наконец свое дело: видимо, в последний флакон было добавлено еще и снотворное. Веки стали тяжелеть и слипаться, и Орлов слабо, словно сквозь пелену ощутил, что на сердце становится спокойно и безразлично, а все проблемы, мысли об убийстве, Амосове, Гурове проваливаются куда-то, облегчая его душу. Через пару минут он уже крепко спал.