Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

Людовик-Станислас и сам считался человеком широко образованным и не чуждым литературного труда. В юности он писал заметки в Mercure de France, Gazette de France и Journal de Paris, причём особенно любил посмеяться над чужим легковерием: то он описывал неизвестное науке животное, якобы найденное в Чили, то начинал сбор средств в пользу ходящего по воде часовщика из Лиона{118}. Особенно удалась ему, по воспоминаниям современников, мистификация с фантастическим животным. Придумав существо с ногами страуса, рогами буйвола, хвостом обезьяны и львиной гривой, он не только опубликовал о нём заметки в ряде парижских газет, но и приказал выпустить сотни гравюр, пока читающая публика окончательно не поверила в абсолютную реальность такого монстра{119}. В другой раз он опубликовал в Mercure de France протокол осмотра багажа, якобы поступивший с марсельской таможни, согласно которому в багаже французского консула в Александрии были найдены крокодильи яйца, из которых за время пути вылупились крокодилы и кинулись на таможенников{120}.

Кроме того, граф Прованский писал неплохие стихи, широко известно было и его увлечение историей. «Месье жил обычно довольно уединённо, - вспоминает современник, - занимаясь литературой и делая исторические записи о тех событиях при дворе, которые проходили перед его глазами. Этот принц был единственным историком, которого я знал при дворе Людовика XVI»{121}.

В том же 1801 г., когда вышли эти мемуары, Людовик XVIII напишет по поводу этой фразы:

Чистая правда, что довольно долго я жил достаточно уединённо, что я всегда любил литературу, однако я не делал исторических записей и ещё менее того могу считаться историком. У меня действительно в 1772 г. была такая прихоть - написать воспоминания, я даже написал три десятка страниц, и возможно даже, что я не сжёг их с другими своими бумагами, когда дважды их пересматривал - в 1789 и 1791 гг. Если г-н С. и правда прочитал эту дребедень, написанную семнадцатилетним мальчишкой, то он судит меня слишком снисходительно.

Я также накропал немало стихов. За исключением логогрифа, для которого было избрано слово Пифагор, опубликованного под псевдонимом в Mercure, и мадригала, который я оставил у себя, все остальные постигла та участь, которой они заслуживали: ещё до того, как успевали просохнуть чернила, они перекочёвывали с моего стола в камин. Единственное мало-мальски значительное произведение, которое вышло из-под моего пера, но так и не было опубликовано, - это перевод книги Горация Уолпола под названием «Исторические сомнения касательно жизни и правления Ричарда III{122}.

Король, безусловно, рисуется, «не придавая значения» ни тем стихам, которые дошли, пусть в пересказах, до наших дней, ни многочисленным публикациям в том же Mercure. Однако он прав: историком его назвать действительно сложно. Впрочем, всё это не отменяет его сильнейшего интереса к научным знаниям. Как вспоминает один из его слуг, даже церемонию lever Людовику-Станислас использовал для научных бесед на интересующие его темы: «Поскольку он обладал обширными знаниями, то не упускал случая ими блеснуть. Если появлялся доктор Лемонье (Lemonnier), разговор сразу же заходил о ботанике, с историографом Моро он беседовал о хартиях и хрониках, о литературе - с академиком Рюльером, о городских слухах - с медиком его конюшен [...] а приходивший почти каждое утро доктор Бошен (Beauchênes) сообщал ему вчерашние новости»{123}.

Другим образом, который создавал Месье, был образ верного и любящего брата. Граф Прованский на людях, как правило, демонстрировал свою лояльность брату, а затем и государю, неизменно был с ним благожелателен и корректен, устраивал для королевской четы празднества в своих замках. После провозглашения герцога Беррийского королём все три брата и их семьи проводили много времени вместе, встречаясь почти каждый вечер; из-за закрытых дверей нередко доносились раскаты хохота. Из переписки Марии- Антуанетты мы знаем, что всякий раз, когда между ней и Месье происходил конфликт, Людовик-Станислас стремился к примирению, часто сопровождал Марию-Антуанетту во время её поездок за пределы дворца. Вообще, складывается впечатление, что Месье всегда стремился к скорейшему прекращению любых споров и разногласий внутри королевской семьи{124}.