Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

Тем самым публично закреплялся новый разворот в королевской политике - безусловная ставка на завоевание общественного мнения, и одновременно Людовик XVIII давал понять, что оказанные ему услуги не останутся без награды. Уроки Веронской декларации были учтены в полной мере: текст содержит минимум подробностей касательно будущего государственного устройства, но вместо того, чтобы давать обещание вернуться в былой системе и лишь исправить ее недостатки, король делает акцент на реформах. Декларация Людовика XVIII в том же марте 1797 г. была перепечатана парижскими газетами якобы для того, чтобы продемонстрировать его желание свергнуть Республику и покончить с Конституцией{1993}.

В то же время в целом текст обращения трудно назвать удачным: он полон общих фраз и не выглядит достаточно убедительным; чувствуется, что он писался на скорую руку. Уикхэм и вовсе расценил декларацию как политическую ошибку. 13 апреля он писал лорду Гренвилю:

Нет ничего, чего бы благожелательно настроенные люди [во Франции. - Д. Б.], чьи сердца самым искренним образом стремятся к восстановлению монархии, так боялись с полным на то основанием, как любого вмешательства со стороны Короля и его агентов или любого сотрудничества с признанными роялистами как внутри страны, так и за её пределами. Это та вещь, которую, хотя она и очевидна, никогда не понимали в Бланкенбург{1994}.

6 апреля все четыре агента были приговорены к смертной казни, но защитники сотворили чудо: Бротье и Дюверню дю Преслю она была заменена десятью годами тюремного заключения, Поли - пятью и де ля Вилёрнуа - одним {1995}. Олар полагал, что именно «после неудачи этого заговора Людовик XVIII, по-видимому, отказался от дальнейших комплотов и примирился с “оппортунистической” политикой», сделав ставку на выборы и отказ от абсолютизма{1996}. Однако, как мне думается, он ошибался: переориентация роялистов произошла раньше, и если провал Бротье на что и повлиял, то исключительно на результаты выборов 1797 г.

Теперь единственным человеком, который ещё мог попытаться спасти положение, стал английский посол Уикхэм, имевший обширные связи с роялистским подпольем. На основании донесений английской разведки он считал, что Директория держится преимущественно и исключительно благодаря поддержке общественного мнения, и задача состоит именно в том, чтобы его изменить и показать, что «можно свергнуть Директорию без ущерба для публики». Уикхэм настаивал, что в нынешней ситуации роялисты не должны действовать, пока не смогут добиться согласованного всеобщего выступления против Республики, а оно принесёт успех лишь тогда, когда удастся изменить общественное мнение - в этом он полностью совпадал с Людовиком XVIII.

Другое дело, что, по мнению Уикхэма, до той поры роялистам разумнее действовать, «временно согласовывая своё поведение с законами и обычаями республики, что предоставляет куда лучшие и более безопасные средства для атаки на правительство». На это в полной мере окружение короля пойти не могло, что заставляло Уикхэма считать, будто «двор в Бланкенбурге сформировал свои взгляды вследствие многих ложных и льстивых докладов, которые он получал о ситуации внутри [Франции. - Д. Б.] и о любви народа к законному государю и прежней форме правления» {1997}. Едва ли он был прав, ничто в королевской декларации не наводит на эти мысли.

По сути, посол и королевский двор работали в одном и том же направлении, стремясь сколотить коалицию к выборам 1797 г., которую М. Дьюрей, профессор университета Мердока (Австралия), долгие годы занимавшийся изучением деятельности Уикхэма, весьма остроумно назвал «ненародный фронт» («unpopular front»). Основную ставку английский посол делал на А. д’Андре, как на фигуру, которая была приемлема и для конституционалистов, и для Людовика XVIII, особенно после того, как в марте 1796 г. он официально отрёкся перед королём от своего либерального прошлого и получил право говорить от имени монарха {1998}. При этом Уикхэм явно не осознавал, что для короля было важно не «покаяние» д’Андре, а то, что он тем самым становился в глазах Людовика XVIII человеком не британского правительства, а его собственным{1999}. Этот эпизод X. Митчелл склонен считать началом переговоров между роялистами и конституционалистами об объединении и «поворотным моментом в истории контрреволюции»{2000}. Дьюрей с ним полностью согласен, однако мне всё же видится, что они во многом идут за героем своих книг, полагавшим, что до этого времени между Людовиком XVIII и сторонниками конституционной монархии была непреодолимая пропасть.