Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

Многие историки уверены, что король не просто выражал в этом тексте собственные взгляды, но и действовал под влиянием своего окружения. На мой взгляд, определить степень такого влияния (равно как, впрочем, и само его наличие) едва ли возможно, тем более что, как правило, этот сюжет затрагивается теми историками, которые осуждают высказанные в Декларации взгляды Людовика XVIII и стараются подчеркнуть, что он шёл на поводу у непримиримых и малоадекватных ультрароялистов. Так, Э. Доде в своей монографии широкими мазками рисует следующую картину: «“Никакого примирения!” - воскликнул д’Антрэг. Граф де Ферран потребовал, чтобы при восстановлении законной власти было проведено сорок четыре тысячи казней, “по одной на муниципалитет”; граф д’Ультремон мечтал, чтобы “повесили всех, кто остался из членов Учредительного собрания”» {854}.

Доде предусмотрительно не уточняет, к какому времени относятся эти высказывания, откуда взяты и в какой мере принимал их во внимание (если вообще о них знал) новый король. Но если верить воспоминаниям самого графа де Феррана, тот в июне 1795 г. находился при принце Конде в Мюльгейме, с королём не виделся и лишь отправил ему письмо, предлагая объявить о вступлении на трон с территории Франции; впрочем, король эту идею проигнорировал{855}. Шарль-Игнас, граф д’Ультремон (Oultremont) (1753-1803) жил в Антверпене и едва ли мог питать столь смертельную ненависть к депутатам Учредительного собрания, хотя французов ему любить, безусловно, было не за что: их вторжение в Бельгию заставило графа эмигрировать. Никаких свидетельств о его общении с королём мне найти не удалось. Да и сама эта фраза всеми историками цитируется исключительно с отсылками к книге Доде.

Впрочем, для республиканской историографии, в принципе, характерно использование высказываний наиболее радикальных или озлобленных эмигрантов для описания умонастроений всех роялистов, а порой и самого Людовика XVIII. Через несколько лет после публикации книги Доде Л. Мадлен, приводя те же самые цитаты, добавляет, говоря об Ультремоне: «Не разделяя всей страсти этих Маратов правых, “Регент” позволял им свободно высказываться» {856}. Но как бы он мог это запретить? Под пером Ж. Годшо подборка Доде претерпевает очередную метаморфозу. Годшо утверждает, что с д’Антрэгом и де Ферраном король советовался, хотя цитаты вновь абсолютно те же самые. Он лишь опускает мнение д’Ультремона и для правдоподобия добавляет в этот список Малле дю Пана, с которым принцы действительно не раз консультировались {857}. А авторитетный ныне французский историк М. Винок идёт ещё дальше и переводит историю из активного залога в пассивный: декларацию «посоветовали самые рьяные контрреволюционные ультра, граф д’Антрэг и граф Ферран»{858}.

Помимо этого, «прореволюционно» настроенные авторы чрезвычайно любят приводить в доказательство своих слов яркие высказывания контрреволюционеров, создавая при этом «правильное» впечатление, но не очень заботясь о корректности подобного цитирования. К примеру, в несколько раз переиздававшейся книге Г. Бонно в подтверждение идеи о том, что на момент написания Веронской декларации в окружении Людовика XVIII «преобладали озлобленные сторонники Старого порядка», приводятся слова всё того же де Феррана: «Г-н Малуэ, хотя и честный человек, заслуживает повешения, поскольку чрезвычайно важно продемонстрировать этому типу людей пример наказания опасных воззрений»{859}. Трудно сказать, почему историкам не даёт покоя именно де Ферран, однако Бонно приводит ссылку на конкретную страницу мемуаров графа, и не сложно его перепроверить: на указанной странице эта цитата отсутствует, а поскольку мемуары снабжены указателем, можно без труда убедиться, что подобного высказывания в тексте просто нет{860}.

Приходится встречать в историографии и утверждения о том, что сама тональность Веронской декларации была задана человеком весьма консервативно настроенным и при этом к королю чрезвычайно близким: графом д’Аварэ. «Именно д’Аварэ, - не сомневался Э. Доде, - внушил этот тон своему господину и придал его лицу угрожающее и мстительное выражение»{861}. Огромное влияние д’Аварэ на короля не вызывает сомнений, но возможно ли установить, в какой мере именно его идеи нашли отражение в Декларации? Едва ли. Более того, сохранилась записка д’Аварэ, из которой видно, что граф, в принципе, сомневался в необходимости специальной декларации: «Карл II хранил молчание, когда он унаследовал окровавленную корону отца»{862}.