Король без трона. Кадеты империатрицы

А Рене между тем продолжала гаснуть. Боран рвал на себе волосы, упрекая себя в непростительной непредусмотрительности, недогадливости… Еще бы! Мыслимо ли было принимать к себе в дом Шарля, когда ему было десять лет, а Рене — двенадцать? Тогда они были детьми, да! Но надо было подумать о том, что дети растут и что детская привязанность способна превратиться в чувство иного характера… Ах, где была его голова! Он слишком много думал о своих королях, о Франции, о законном престолонаследии. Он был слишком рьяным верноподданным, но, очевидно, плохим отцом, раз его дочь умирает теперь по его вине!

XXXI

Близился день бракосочетания Наполеона с Марией-Луизой Австрийской. Предстоящее событие влило некоторую энергию в сердца обитателей домика Борана, окрылило их смутной надеждой. Газеты сообщали о бесчисленных милостях, об амнистии политическим. Бораны стали трепетно надеяться: может быть, освободят и принца? Но ничто не подтвердило этой сладкой надежды.

Милости и льготы Наполеона не простирались на венсенского узника. Бораны видели из окон радостное волнение толпы, приветствовавшей свою новую императрицу, слышали оживленный гул, возгласы, смех, видели, как народ стремился на празднества, происходившие с музыкой. Нет, принца держат по-прежнему в заточении. Зачем же их мучают этим весельем, таким чуждым их измученным сердцам?..

Состояние здоровья Рене сразу ухудшилось. Она поняла, что все пропало навеки, что нет ни малейшей надежды на восстановление Бурбонов, что последние совершенно и безвозвратно позабыты народом. В нем сохранились лишь самые смутные воспоминания о королях Франции, как отголоски далекой старины, как чуждые и ненужные пережитки. Для французов существовал лишь один император, великий император, все властно заслонивший своей мощной, победной личностью. Вся молодежь была охвачена восторженным поклонением своему гениальному герою-монарху, а десятилетние дети даже не знали имен последних королей Франции. Да, все, что касалось Бурбонов, было позабыто, умерло и уже не воскреснет вновь.

Рене поняла это, и сознание полной безнадежности спасения ее «Шарля» и восстановления его прав окончательно сломило ее.

Однажды, когда Борану в одну из своих кратких отлучек пришлось проходить мимо Пале-Рояля, он вдруг почувствовал на своем плече чью-то тяжелую руку и услышал чей-то голос, радостно воскликнувший:

— Ага, наконец-то я нашел вас! Ну и задали же вы мне работу!.. Уж как ловко запрятались!

Боран нервно вздрогнул и оглянулся: это оказался Давид Дитрих, врач, лечивший принца у себя на дому, в Майнце. Он продолжал:

— Ведь я с тех пор уже третий раз в Париже!.. Вот-то я набегался зря!.. Был на Вавилонской улице — никого. Искал в других местах — и тоже безрезультатно. Наконец-то я нашел! Нет, уж я вас теперь не выпущу! Как поживает ваша дочь?.. А ваш сын? Теперь он, верно, уже крепко держится на ногах? А?.. Ну-с, господин Гранлис, что же с вами? Вы точно с луны упали! Право! Что же вы молчите?

Часовщик глубоко передохнул и отрапортовал одним духом:

— Я не Гранлис, а Боран, Гиацинт Боран, часовщик из переулка Мо-Вестус. Девушка была действительно моей дочерью, но молодой человек никогда не был моим сыном. Это — очень, очень высокопоставленное лицо; и моя дочь, и я — мы не более как его покорные слуги. Вот почему мы дали вам ложный адрес. Я рад, что мне пришлось сказать вам правду. Эта ложь по отношению к вам угнетала меня. А теперь, раз вы все знаете, позвольте мне проститься с вами и возвратиться к моей дочери. Она при смерти… Отчего?.. От горя, от отчаяния, оттого, что Господь испытывает нас свыше наших сил… Прощайте, я иду… Забудьте нас!.. Скорее забудьте, потому что… — Он сильно понизил тон и прошептал конец с таким трагическим выражением измученного лица, что доктора охватило жуткое волнение: — Потому что сближаться с нами, принимать в нас какой бы то ни было интерес, даже говорить с нами — приносит несчастье!.. А я не хочу, чтобы вы были несчастны!.. О нет, не хочу!.. Я хорошо помню, что вы сделали для… для него… для нас.

Дитриха охватило нетерпеливое беспокойство; он не мог уяснить себе дело, и это раздражало его. Он нервно схватил старика за рукав и произнес:

— Гранлис ли вы или Боран, дворянин или простолюдин — все это вполне безразлично мне. Но вы, вероятно, совершенно потеряли голову? Как так? Вы говорите, что ваша дочь при смерти, и советуете мне позабыть вас и возвратиться к себе?.. Да что вы, смеетесь, что ли, надо мной?.. Ведите меня сейчас же к своей дочери. Я сделаю все, что только в моих силах, чтобы вылечить ее! Да, я все сделаю, чтобы спасти ее. Идемте!

— Правда?.. Вы спасете ее? — захлебываясь от счастья, переспросил Боран. Его охватила детская вера в могущество Дитриха, и сердце снова забилось надеждой. — О, как я счастлив, что встретил вас! Видно, сам Господь послал вас на наше спасение…

— Ну-ну, ладно… Что вы!.. Ведите меня к ней.