Король без завтрашнего дня

Мария-Тереза рассказывает в своих мемуарах, как Шометт расспрашивал ее о «гнусностях», в которых обвиняли ее мать и тетку. «Я была так поражена и возмущена одновременно, что, несмотря на весь свой страх, не смогла сдержаться и заявила, что это низкая клевета. Несмотря на мои слезы, они продолжали меня допрашивать».

Но Мария-Тереза умолчала, что всякий раз, когда она отрицала обвинения, Шометт поворачивался к ребенку, чтобы спросить его, и всякий раз Людовик XVII повторял свои прежние показания, глядя сестре прямо в глаза.

Когда ей задали тот же самый вопрос во второй, потом в третий раз, Мария-Тереза наконец сказала, что, возможно, ее брат и впрямь видел нечто, чего она сама не видела, будучи занята какими-то своими делами в другом месте.

Этого было вполне достаточно. Перешли к очередной свидетельнице — Элизабет. Ее заставили выслушать показания племянника об инцестуальной связи, в которую вовлекала его мать.

— Это обвинение — настолько запредельная гнусность, что я отказываюсь на него отвечать. Привычка к этому «недостойному занятию» у Нормандца была очень давно, и он наверняка помнит, что его мать и я как раз очень часто его за это ругали.

Ребенка попросили повторить, на этот раз в присутствии тетки, рассказ о том, как именно она и его мать вовлекали его в «порочные занятия».

— Кто из них это начал?

— Они обе, вместе.

— Это происходило ночью или днем?

— Не помню. Кажется, по утрам.

Он начал рассказывать детали, повторяя вымысел, сочиненный Симоном.

— Чудовище! — воскликнула Элизабет, вся в слезах. Нормандец лишь смеялся над поражением своей тетки.

Наконец-то он наслаждался могуществом и безнаказанностью — он был королем. Конечно, сказалось воздействие водки, регулярно подливаемой в суп, но главную роль сыграли разочарование и память о прошлых обидах, копившихся годами и наконец получивших возможность выхода.

~ ~ ~

В ходе судебного процесса Эрман допрашивал королеву, тщательно стараясь не упоминать что-либо из того, что вызывало наибольший всеобщий интерес.

Жадной до сенсаций публике пришлось терпеть до того момента, пока не начался допрос свидетеля Эбера. Вот тогда она была шокирована по-настоящему. До этого речь шла лишь о предательстве, о заговоре против нации, о потрясении основ — словом, о тех преступлениях, в которых никто не сомневался и на которые всем было давно плевать.

Но вот, наконец, в суд вызвали Эбера. Он должен был рассказать, что происходило в Тампле во время пребывания там королевы.

Автор «Папаши Дюшена» начал свой рассказ вполне нейтрально — с напоминания о попытках к бегству, которые удалось разоблачить. Но потом перешел к самому главному.

— Юный Капет, чье физическое состояние ухудшалось с каждым днем, был застигнут Симоном во время занятий онанизмом, постыдных и изнуряющих, принимая во внимание необузданный темперамент мальчика. Будучи спрошен о том, кто научил его этому непристойному развлечению, он отвечал, что это были его мать и тетка. Из заявления, которое сделал Капет в ходе допроса, следует, что обе женщины часто укладывали его с собой в постель и там проделывали с ним вещи крайне непристойные. Не остается сомнений в том, что речь идет об инцестуальных половых актах между матерью и сыном.

В зале поднялся шум, послышались смешки. Эбер выдержал паузу, потом продолжал:

— Эти две женщины обращались с юным Капетом со всей почтительностью, словно тот был королем. Когда семья садилась обедать, он всегда сидел во главе стола, и ему прислуживали в первую очередь.

— Вы это видели? — вмешалась Мария-Антуанетта.

— Я не видел, но все стражники могут это засвидетельствовать.

Председатель начал допрашивать обвиняемую по поводу заговора, но тут вмешался присяжный-санкюлот и попросил слова.

— Гражданин председатель, попрошу отметить тот факт, что обвиняемая ничего не ответила на свидетельство гражданина Эбера о том, что происходило между ней и ее сыном.

Фуке-Тенвиль стиснул зубы и взглянул на председателя суда, который в конце концов решился заговорить с обвиняемой на эту тему.

— Если я ничего не отвечу, — заявила Мария-Антуанетта, — то лишь потому, что все мое естество восстает против такого обвинения, предъявленного мне как матери.

По залу пронесся взволнованный шепот, все затаили дыхание. Мария-Антуанетта собрала все силы, все последние аргументы и повернулась к присутствующим женщинам. Они все были здесь: и торговки рыбой, что некогда заявились к ней в Версаль, и вязальщицы, окунавшие свои носовые платки в кровь ее казненного мужа, — все, что завтра будут танцевать и вокруг повозки, везущей ее к месту казни.

— Я обращаюсь за поддержкой ко всем матерям, которые здесь присутствуют.

И в то время как собрание разразилось возмущенными воплями, Мария-Антуанетта склонилась к своему защитнику и спросила:

— Я хорошо ответила?