Король былого и грядущего

– Понятно. – Она сидела, скручивая пальцами шитье, стараясь думать спокойно. – Почему вы так ненавидите моего мужа? – спросила она почти с изумлением.

– Я не ненавижу его. Я его презираю.

– Он же не знал, – тихо объяснила она, – когда все случилось, что ваша мать – сестра ему.

– И, как я полагаю, он не знал, что я ему сын, когда засунул меня в тот корабль?

– Ему едва исполнилось девятнадцать, Мордред. Его запугали пророчествами, и он сделал то, что его заставляли сделать.

– Моя мать, пока она не повстречала Короля Артура, оставалась порядочной женщиной. У нее и у Лота Оркнейского был счастливый дом, она родила ему четырех отважных сыновей. А что с ней сталось потом?

– Но она же была вдвое старше него! Как тут не подумать…

Он остановил ее, подняв руку:

– Вы говорите о моей матери.

– Простите, Мордред, но право…

– Я любил мою мать.

– Мордред…

– Король Артур вошел к женщине, хранившей верность своему мужу. А когда он оставил ее, она была уже распутницей. Она закончила свою жизнь голой, в постели с сэром Ламораком, убитая – и поделом – собственным сыном.

– Мордред, весь наш разговор не имеет смысла, если вы не можете понять, если вы не можете поверить, что Артур добр, что он раскаивается, что он сейчас в беде. Он любит вас. Он говорил об этом лишь за день-два до того, как начались эти несчастья…

– Пусть оставит эту любовь себе.

– Он был так честен с вами, – взмолилась она.

– Справедливый и благородный Король! Да, легко быть честным, когда все уже позади. Есть чем утешиться! Справедливость! Ее он тоже может оставить себе.

Стараясь, чтобы не дрогнул голос, она произнесла:

– Если вы провозгласите себя Королем, они вернутся из Франции, чтобы сражаться с вами. Тогда вместо одной войны у нас будет две, и вторая – в Англии. Рыцарское содружество окажется перечеркнутым.

Он улыбнулся, испытывая живейшее наслаждение.

– Все это кажется невероятным, – сказала она, стискивая шитье.

Она сделала все, что могла. На миг у нее мелькнула мысль, что, если она унизится перед ним, если преклонит перед ним свои старые, негнущиеся колени и станет молить его о милосердии, он, может быть, и смягчится. Но нет, совершенно ясно, что безнадежно и это. Он назначил себе определенный путь и катил по нему, будто шар по желобу. Даже все то, что он говорил, было, так сказать, текстом выбранной роли. И завершиться ей полагалось так, как записано в пьесе.

– Мордред, – беспомощно сказала она, – пожалейте хоть простолюдинов, если нет у вас жалости ни ко мне, ни к Артуру.

Он спихнул с колен мопса и встал, улыбнувшись ей с безумным удовлетворением. Глядя на нее сверху вниз, но вовсе не видя ее, он потянулся.

– Пусть не Артура, – произнес он, – но вас пожалеть я, безусловно, обязан.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я тут обдумывал некий узор, Дженни, незамысловатый такой узорчик.

Она вглядывалась в него, не говоря ни слова.

– Да. Мой отец совершил кровосмешение с моей матерью. Вам не кажется, Дженни, что если я – в ответ – сочетаюсь браком с женой отца, рисунок выйдет прелестный?

12

Тьма стояла в палатке Гавейна, лишь плоская жаровня, в которой тлел древесный уголь, подсвечивала ее снизу. В сравнении с роскошными шатрами английских рыцарей палатка его казалась жалкой и ветхой. Несколько клетчатых оркнейских пледов устилали жесткую кровать, а единственными украшениями были – снабженная надписью «Optimus egrorum, medicus fit Thomas bonorum»[28] свинцовая бутыль со святой водой, принимаемой им вместо лекарства, да привязанный к колу палатки пучок сухого вереска. То были его домашние боги.

Гавейн ничком лежал на пледах. Гавейн плакал, медленно и безнадежно, между тем как сидевший рядом Артур гладил его по руке. Это рана лишила Гавейна сил, иначе бы он плакать не стал. Старый Король пытался его успокоить.

– Не стоит горевать об этом, Гавейн, – говорил он. – Вы сделали все, что могли.

– Второй раз он меня пощадил, второй раз за один-единственный месяц.

– Ланселот всегда был могуч. Его и годы не берут.

– Так почему же тогда он меня не убил? Я же молил его об этом. Я сказал ему, что, если он оставит меня живым и меня залатают, я, как только поправлюсь, стану биться с ним снова. И боже ты мой! – добавил он со слезами. – Как болит голова!

Артур со вздохом сказал:

– Все оттого, что вы получили оба удара по одному и тому же месту. Это злое везение.

– Мне стыдно, что я так болею.

– А вы не думайте об этом. Лежите спокойно, а то у вас снова начнется горячка и вы еще долго не сможете биться. И что тогда с нами станется? Без нашего Гавейна, ведущего армию в бой, мы совсем потеряемся.

– Пустой я человек, Артур, – сказал Гавейн. – Остервенелый буян и только, и убить его мне не по силам.

– Самые лучшие люди всегда говорят, что они никуда не годятся. Давайте переменим тему и поговорим о чем-нибудь приятном. Об Англии, например.

– Не видеть нам больше Англии, никогда.

– Глупости! Увидим, и прямо этой весной. А весна вот-вот наступит. Вон еще когда подснежники вылезли, а у Гвиневеры, я думаю, уже и крокусы, того и гляди, зацветут. Она замечательно управляется с садом.