Король былого и грядущего

– Гвиневера была добра со мной.

– Моя Гвен со всеми добра, – с гордостью произнес старик. – Знать бы, что она сейчас делает. Наверное, спать ложится. А может быть, засиделась допоздна, беседуя с вашим братом. Как подумаешь, что они, возможно, именно в эту минуту говорят о нас, сердце согревается: быть может, они восхваляют доблести Гавейна, или Гвен говорит о том, как ей хочется, чтобы ее старик вернулся домой.

Гавейн беспокойно заерзал на ложе.

– И я уж подумывал, не вернуться ли нам домой, – пробормотал он. – Если Ланселот так ненавидит Оркнейский клан, как уверяет Мордред, чего же он тогда щадит его главу? Может быть, он все-таки по несчастной случайности убил Гарета.

– Я уверен, что по несчастной случайности. Если бы вы помогли нам остановить эту войну, мы бы с ней быстро покончили. Вы сами знаете, мы воюем сейчас, чтобы соблюсти справедливость по отношению к вам. В конечном счете, и я, и все остальные, кто желает сражаться, обязаны будут склониться перед вашим решением. Что до меня, то вы никого не найдете счастливее, если согласитесь прекратить войну.

– Да, но я поклялся биться с ним до смерти.

– Вы уже сделали две добрые попытки.

– И оба раза получил добрую взбучку, – горько сказал он. – Он уже два раза мог бы покончить с войной. Нет, если я сейчас примирюсь с ним, я буду выглядеть трусом.

– Самые отважные среди людей – это те, кто не боится выглядеть трусом. Вспомните, как Ланселот месяцами отсиживался в Веселой Страже, пока мы пели под стенами песенки.

– Я не могу забыть лицо нашего Гарета.

– Смерть его была горем для всех нас.

Гавейн пытался думать – то были тяжкие усилия, которые не могла для него облегчить и долгая практика. В этот темный вечер они казались тяжкими вдвойне из-за состояния, в котором пребывала его голова. Еще со времени поисков Грааля, когда Галахад нанес ему страшный удар по черепу, его стали мучить головные боли, а теперь Ланселот в двух поединках подряд сокрушал его и – по странному совпадению – ударами, наносимыми по тому же самому месту.

– Почему я должен отступиться? – спросил Гавейн. – Потому лишь, что он побил меня? Это будет похоже на бегство. Если бы мне удалось свалить его в третьей стычке, тогда да, тогда может быть. И пощадить… Тогда мы были бы квиты.

– Поля в Англии скоро покроются лютиками и ромашками, – задумчиво сказал Король. – Как было б славно добиться мира.

– Да, а какая по весне соколиная охота! – Воспоминания заставили лежащего на едва различимом ложе Гавейна повернуться, но боль, пронзившая череп, вынудила его замереть. – Силы небесные, как дергает голову!

– Хотите, я приложу к ней влажную ткань, или, может быть, выпьете молока?

– Нет. Потерплю. Все равно не поможет.

– Бедный Гавейн. Надеюсь, он вам ничего не сломал.

– Он сломил мой дух. Давайте поговорим о другом.

Король с сомнением произнес:

– Я и так слишком разговорился. Думаю, мне лучше уйти, а вы поспите.

– Ах нет, не уходите. Не оставляйте меня наедине с самим собой. Одиночество изнуряет меня.

– Но доктор сказал…

– К дьяволу доктора. Побудьте еще чуть-чуть. Подержите меня за руку. Расскажите об Англии.

– Завтра должна прийти почта, тогда мы сможем даже почитать об Англии. Получим самые свежие новости. Молодой Мордред пришлет письмо, и, может быть, Гвен мне тоже напишет.

– Почему-то в письмах Мордреда ничего, кроме холодных приветствий, нету.

Артур поспешил оправдать сына:

– Это только из-за того, что жизнь его не баловала. Но поверьте, сердце его воистину сгорает от любви. Гвен всегда говорила, что все тепло своей души он отдал матери.

– Он был привязан к нашей матери.

– Может быть, даже влюблен в нее.

– Вот причина, почему он так завидует вам.

Эта мысль, впервые пришедшая Гавейну в голову, поразила его, будто открытие.

– Возможно, по этой же причине он и позволил сэру Агравейну убить ее, когда она вступила в любовную связь с сэром Ламораком… Бедный мальчик, жизнь обошлась с ним круто.

– Он единственный брат, какой у меня остался.

– Я знаю. Эта несчастная оплошность Ланселота – истинная трагедия.

Властитель Лоутеана лихорадочно схватился за свою головную повязку.

– Какая уж там оплошность! Я еще мог бы в нее поверить, кабы на них были шлемы, но они стояли с непокрытыми головами. Он должен был их узнать.

– Мы уже столько раз говорили об этом.

– Да. И все впустую.

С трагической робостью старик спросил:

– Не кажется ли вам возможным, Гавейн, пересилить себя и простить Ланселота, что бы там ни произошло? Я не пытаюсь заставить вас забыть о вашем долге, но если не умерять правосудия милосердием…

– Я умерю его, когда жизнь Ланселота будет зависеть только от моего милосердия, не раньше.

– Ну что же, вам решать. А вот и доктор идет, сейчас скажет мне, что я слишком у вас засиделся. Входите, доктор, входите.

Но вместо доктора в палатку шумно вступил епископ Рочестерский с пакетами и железным светильником в руках.

– Это вы, Рочестер. А мы думали – доктор.

– Добрый вечер, сэр. И доброго вечера вам, сэр Гавейн.

– Добрый вечер.

– Как голова нынче?

– Спасибо, господин мой, понемногу проходит.