Король-девственник

Убежденная в правдивости своего суждения о нем, она обвиняла себя в том, что не может быть такою же мечтательной и замкнутой, как он, и считала себя хуже его. Она пробовала быть такой же печальной, но не могла — повинуясь естественному закону природы, она была весела, по той же самой причине, по которой цветы издают запах, а вода струится по камням. Однако, когда он смотрел на нее, она старалась придать себе озабоченный вид. Часто сидела одна на ступенях витой лестницы, которая вела в убежище Фридриха, устраняя несносных посетителей, говоря людям, проходившим в нижних комнатах: «Потише затворяйте двери!», чтобы ничье постороннее присутствие, никакой шум не нарушил грез маленького бледного принца, в той пустынной зале, где он, быть может, не думал ни о чем, между тем, как она, сидя на лестнице, думала только о нем.

После первого обоюдного признания, они слились душой, безумно, с восторгом живя одними грезами, одной жизнью. Он семнадцати лет, она пятнадцати, оба походили на два маленькие стебелька шиповника, выросшие на одной ветке, из которых один уже расцвел, а другой оставался еще бутоном, но оба были так близки друг к другу, что издавали один запах. Наполнявшее души их восторженное чувство, возродившееся в одно апрельское утро, под чудным ансамблем свежей росы, трепетавшей на листьях, и под ясным лазурным небом, настолько сильно гармонировало со всеми чарами природы, так походило на ее весенние дары, что трудно было различить, их ли собственная любовь отразилась в весеннем расцвете, или-же весна вызвала эту любовь.

Теперь они познали всю прелесть длинных прогулок, рука об руку, молча, в то время, когда на горизонте только — что восходит утреннее светило и окрашивает веб предметы своим розоватым светом, и, одновременно с этим, в сердцах их также возрождается новый день, вызывающий у них радостную улыбку.

Иногда Лизи вырывалась от него, убегала, как шаловливое дитя, и скоро возвращалась задыхающаяся, поднося к его губам букет фиалок или ландышей, которые она держала в руках, походивших в это время на цветущее гнездышко; — «Не хочешь ли?!», кричала она, — а цветы были так близко к губам, что он не знал, предлагает ли она ему поцелуи или цветы.

Молодая расцветавшая природа становилась еще прекраснее, видя улыбающиеся лица беззаботного ребенка и этого красивого молодого человека, несколько бледного, с полузакрытыми мечтательными глазами, и в легком шелесте листьев, веселом хлопанье птичьих крыльев — во всем будто слышался привет молодым влюбленным.

Однако, оставаясь нежной, любящей, Лизи не переставала изумляться, глядя на Фридриха. Он был проще с нею и восхитителен; говорил ей иногда такие страстные, горячие речи, которые пугали ее и казались странными, непонятными. Как прежде, бывало, он порывисто уносил ее в лес и на вершины скал, так теперь он поднимал ее мысли на такую высоту, что у нее захватывало дух, и на нее нападал страх. Зачем он волновал себя такими химерами, когда у них было под руками столько действительных радостей? Если можно наслаждаться жизнью в настоящих условиях, зачем же уноситься мысленно туда, где мы не можем быть? Всякая глубина, даже небесная — не более, как бездна, и в ней все теряется, исчезает; не надо теряться в хаосе, когда отыскано бытие. Бог послал нас на землю для того, чтобы мы оставались на ней; нужно уметь собирать не звезды, а цветы.

А между тем, она не решалась упрекать его за это, не смела даже подумать о том, что могла бы это сделать. Вероятно, он был прав, будучи таким красивым! а она была лишь маленькой девочкой, ничего не понимавшей в этих вещах.

Когда он, с восторженными жестами и со взглядом, как бы следил за отдаленными видениями, восклицал: «Клоринда! я Танкред. Открой Данте вход в рай, Беатриса! Маргарита, пряди на своей прялке, в то время, как Мефистофель носит меня над отверстием бездны!» она не говорила «нет» и послушно соглашалась играть в эти фантастические игры; поочередно она изображала то смелую воительницу, то святую с золотой пальмой в руке, манящую его к себе знаком, или делала вид, что прядет около окна, будто поджидая исчезнувшего возлюбленного и вспоминая об его поцелуях. Но ей самой больше нравилось оставаться просто Лизи.

На берегу озера, из ветвей кустарника образовался свод, у подножия которого по песку медленно приливала волна.

Перед закатом солнца, в то время, как мадемуазель Арминия Циммерман читала молитвы в своей молельне, а Шторкгаус наблюдал на кухне приготовление ужина, эти двое детей привыкли уходить вместе, в это поэтическое уединение; здесь они, сидя рядом, тесно прижавшись друг к другу, говоря шепотом, походили на двух птичек, которые расправляют один другому перышки в ярко освещенной лучами и полной зелени клетке.