Король франков

   — Но нет, пусть прочтёт кто-нибудь другой, а мы послушаем. — Феофано окинула взглядом зал. — Канцлер, вы! — и протянула ему письмо. Потом свекрови: — Садитесь ближе, матушка, мы не на официальном приёме, а этот пергамент, думается мне, содержит в себе немало любопытного. С чего бы иначе епископу вздумалось взяться за перо?

Диван был длинным, свекрови вполне хватило места. Усевшись, она с улыбкой стала глядеть на юного императора, с любопытством воззрившегося на канцлера.

Епископ вкратце описывал положение дел в столице с точки зрения духовного пастыря, упомянул о благосостоянии приходов и благочестии прихожан. Добрая треть послания отводилась этому. Наконец, он разразился потоком возмущения по поводу некоего негодяя, посмевшего унизить и оскорбить его викария. Дальше епископ, назвав имя наглеца, подробно описал, что происходило в монастыре Нотр-Дам де Шан, не забыв упомянуть, что об этом доложила ему вовсе не аббатиса, коей в первую очередь надлежало бы это сделать, а одна из монахинь, видевшая всё собственными глазами. В конце письма епископ выражал надежду, что светлейшая императрица укажет королю на недопустимость подобных действий его подданных и велит ему сурово наказать обидчика и богохульника, которого государь держит при себе. Он потому и пишет это письмо, что король никак не отреагировал на его, епископа, жалобу, что вызывает тревогу за духовное воспитание не только короля, но и некоторых лиц из его придворного окружения.

Этим заканчивалось это довольно длинное послание. Все уставились на императрицу, ожидая её решения. Как скажет, так и будет, ибо императору, а в его лице регентше, повиновались все, даже Гуго, не говоря уже об Адальбероне. И Феофано, импульсивная от природы, стукнув ладонью по подлокотнику, объявила:

— Перо и бумагу мне! Немедленно напишу королю франков, пусть казнит подлеца! Что же это такое в самом деле творится у него в королевстве? Этак каждый, кому ни вздумается, начнёт вламываться в монастыри и хозяйничать там!

И гневным взором окинула зал. Возразить никто не посмел. Да и никого, если вдуматься, это не касалось. Последней, на кого упал взгляд, была свекровь. Здесь взгляд задержался. Лицо выразило недоумение, грозящее перейти в недовольство. Но, вспомнив о вражде, которой она сама же вознамерилась положить конец, Феофано, придав голосу мягкость, спросила:

   — По-видимому, вы имеете другое мнение на этот счёт, матушка? Выскажите нам его, ваши советы бывают порою весьма мудрыми.

   — Король Гуго не сделает того, о чём вы его просите, — в мёртвой тишине ответила Адельгейда.

   — Я не прошу, я приказываю!

   — Тем более.

   — Но почему? Он посмеет не подчиниться воле императора?

   — Он сделает это ради вашей же безопасности. Номинально Гуго вассал империи, на деле же — суверен. Дела в своём королевстве вершить ему. Он не казнит своего любимца, а ваш приказ внесёт лишь раздор в отношения с франкским королём.

Феофано почувствовала, что готова взорваться гневом. Ей посмели перечить! И она должна была тотчас ответить, но, как всегда — властно, с позиции силы. Она попыталась совладать с собой и понять, что мешает ей успокоиться. Придворные — вот причина! В их присутствии она обязана говорить и действовать жёстко и властно, дабы внушать к себе надлежащее почтение и страх. Но это значит вновь обострить и без того натянутые отношения со свекровью.

   — Пусть выйдут все, кроме императора! — приказала Феофано.

Придворные удалились. Теперь свекровь, невестка и маленький Оттон остались одни.

   — Вы сказали «любимца»? — чуть нахмурившись, спросила Феофано.

   — Однажды во время купания на реке сын Гуго, юный Роберт, стал тонуть. Королю франков никогда бы уже не увидеть его, если бы не этот человек. Он бросился в воду, вытащил мальчика и вернул к жизни. С тех пор король ему обязан. Но мало того, что этот человек стал любимцем не только его, а и всего двора, он приходится родственником королю, а Роберт — его троюродный брат.

   — Откуда вам известно?..

   — Мне доложили об этом сведущие люди.

Этим «сведущим» человеком был Герберт Орильякский.

   — Я не знала этого, — негромко проговорила Феофано. — И это меняет дело.

   — Не только меняет, но и отменяет, — продолжала Адельгейда. — Я скажу теперь самое главное, о чём вы и сами могли бы догадаться. Если вы будете досаждать королю, настаивая на решении, которое только что огласили, нам грозит кровопролитная война.

   — Война?! Но мы не можем воевать, империя слаба, бесконечные распри с последними Каролингами истощили её силы. Да и о чём вы? С кем война? Ни Лотаря, ни Людовика больше нет...

   — С Францией и Нормандией. С Гуго и Ричардом. Они давно друзья и оба нанесут сокрушительный удар. Эти два колосса раздавят Германию!

   — Но Ричард! Какой ему резон? Лишь из чувства солидарности?..

   — Если бы только это, возможно, он и не стал бы ввязываться в драку.

   — Значит, есть ещё причина? Какая же?

   — Человека, о котором мы с вами говорим, зовут Можером. Он граф Нормандский. И Ричард — его отец.