Король Гарольд

Весь Кент, главный рассадник саксонцев, воскликнул единодушно: "На жизнь и на смерть за графа Годвина!" По всей стране мчались вдоль и поперек графские гонцы, и отовсюду в один голос откликались воины на зов детей Горзы: "На жизнь и на смерть за графа Годвина!" Корабли Эдуарда обратились назад и поплыли на всех парусах к Лондону, а флот Гарольда беспрепятственно продолжал путь. Старый граф увиделся снова с сыном на палубе корабля, на котором развевался некогда датский флаг.

Медленно поднялся флот вверх по Темзе, умножаясь на пути. По обоим берегам шли в беспорядке толпы вооруженных людей.

Эдуард послал за новым подкреплением, но оно подоспело не скоро на призыв.

Флот графа добрался почти до башни Юлия в Лондоне и, бросив якорь против Соутварка, стал ждать прилива. Едва граф успел построить войска, как прилив наступил.

ГЛАВА II

Эдуард сидел в приемной палате вестминстерского дворца, в королевских креслах. На голове его блестела корона с тремя необделанными драгоценными камнями в виде тройных трилистников, в правой руке он держал скипетр. Королевская мантия, плотно застегнутая вокруг шеи широкой золотой застежкой, спускалась роскошными складками на ноги. В палате находились таны, правители и другие сановники. Это было не собрание народных витанов, а военный совет, одна треть которого состояла из норманнов: высокородных графов, рыцарей и так далее.

Эдуард глядел настоящим королем, обычная кротость исчезла с его лица, и тяжелая корона бросала тень на его как будто бы нахмуренные брови. Дух его, казалось, сбросил с себя бремя, унаследованное им от своего отца, Этельреда-Медлительного, и возвратился к более чистому и свежему источнику своих храбрых предков. В это время он мог гордиться своим родом и был вполне достоин держать скипетр Альфреда и Этельстана.

Он открыл заседание следующей речью:

- Достойные и любезные эльдермены, графы и таны Англии, и благородные, любезные друзья, графы и рыцари Нормандии, родины моей матери! Внемлите словам нашим, милостью Всевышнего Бога, Эдуарда, короля английского. Мятежники заняли Темзу. Отворите окна - и вы сами увидите блеск их щитов на судах, и до вас донесется говор их войск. До сих пор еще не выпущено ни одной стрелы, не обнажены мечи, а между тем на той стороне реки находится наш флот, а вдоль берега, между дворцом и лондонскими воротами, выстроены наши полки. Мы удерживались до сих пор потому, что изменник Годвин просит мира, посланный его ждет у входа. Угодно ли вам выслушать его, или же нам отпустить его, не выслушав никаких предложений, и немедленно взяться за оружие?

Король замолк. Левой рукой он крепко стиснул львиную голову, изваянную на ручке его кресла, а правая все еще твердо держала скипетр.

По рядам норманнов прошел глухой ропот. Но как ни высокомерны были пришельцы, никто из них не осмеливался возвысить голоса прежде англичан, когда дело шло об опасности для Англии.

Медленно встал Альред винчестерский, достойнейший из всех сановников государства.

- Государь, - произнес он, - грешно проливать кровь своих единородных братьев, и это извиняется только в случае крайней необходимости, а мы этой необходимости еще не видим. Печально пронесется по Англии весть, что совет короля предал, может быть, огню и мечу весь Лондон, между тем как одного слова, сказанного вовремя, было бы достаточно для обезоружения неприятельских войск и обращения грозного мятежника в верного подданного. Мое мнение - выслушать посланного.

Едва Альред сел на место, как вскочил норманн Роберт кентерберийский, по словам современников, человек очень образованный.

- Выслушать посланного - значит одобрять мятеж, - сказал он. - Умоляю тебя, государь, следовать движению своего сердца и голосу чести. Подумай: с каждой минутой замедления растут силы изменника, укрепляется мятеж. Неприятель пользуется каждым мгновением, чтобы привлечь на свою сторону ослепленных граждан. Отлагательство доказывает нашу слабость: королевское имя - непреодолимая крепость, сильная властью короля. Повели выступить не на бой, я этого не называю боем, а на казнь и расправу.

- Как думает мой брат, Роберт кентерберийский, так думаю и я, прибавил Вильгельм лондонский, тоже норманн.

В это мгновение приподнялся человек, перед которым затихло все. Это был седой богатырь, Сивард, сын Беорнов, граф нортумбрийский, - будто памятник прошедших веков возвысился он над блестящим собранием.