Король Гарольд

- Королева Юдифь, - сказал он после недолгой паузы, - и кротка и добра; от нее не услышишь слова противоречия; она избрала себе в образец целомудренную Бренду, как и я, недостойный. Но, - продолжал король голосом, зазвучавшим против обыкновения каким-то сильным чувством, - можешь ли ты, Гарольд, человек вполне ратный, представить себе муку видеть перед собой смертельного врага, того, из-за которого целая жизнь борьбы и страданий превратилась в воспоминание, исполненное горечи и желчи?

- Моя сестра - твой враг? - воскликнул граф Гарольд с живым негодованием. - Она, которая никогда не роптала на твое равнодушие и провела всю юность в молениях за тебя и твой царский престол?.. Государь, не во сне ли я слышу эту речь?

- Не во сне, чадо плоти! - ответил король с глубокой досадой. - Сны дары эльфов и не посещают таких людей, как ты... Когда в цвете юности, меня силой заставили видеть перед собой молодость и красоту, и человеческие законы и голос природы твердили безотвязно: "Они принадлежат тебе!"... разве я не почувствовал, что борьба была внесена в мое уединение, что я кругом опутан светскими обольщениями и что враг человечества сторожит мою душу? Говорю тебе: вождь, ты не знаешь борьбы, которую я вынес; ты не одерживал тех побед, которые мне пришлось одержать... И ныне, когда борода моя уж совсем поседела и близость смерти заглушила во мне все былые страсти, могу ли я без горечи и без чувства стыда смотреть на живое воспоминание пережитой борьбы и искушений, дней, проведенных в мучительном воздержании от пищи, и ночей, посвященных бдению и молитвам?.. Тех дней, когда в лице женщины я видел сатану?..

При этой тяжкой исповеди на лице Эдуарда разгорелся румянец; голос его дрожал и звучал страшной ненавистью. Гарольд смотрел в молчании на эту перемену; он понял, что ему разоблачили тайну, которая не раз сбивала его с толку, что Эдуард хотел стать выше человеческой преходящей любви, и обратил ее невольно в чувство ненависти, в воспоминание пытки.

Через некоторое время король совладал с расходившейся бурей и произнес с величием:

- Одни высшие силы должны были бы знать тайны семейной жизни... что я тебе сказал. Сорвалось у меня невольно с языка; сохрани это в сердце... Если нельзя уж иначе, так поезжай, Гарольд; приведи свое графство в надлежащий порядок, не забывай храмов и старайся вернуться поскорее ко мне... Ну, а что же ты скажешь насчет просьбы Альгара?

- Я сильно опасаюсь, - отвечал Гарольд, в котором справедливость всегда торжествовала над личной враждой, - что если не уважить его законной просьбы, он, пожалуй, прибегнет к чересчур резким мерам. Он вспыльчив и надменен, но зато храбр в сражении и любим подчиненными, которые вообще ценят открытый нрав. Благоразумно было бы уделить ему долю и власти, и владений, не отнимая их, конечно, у других, - тем более, что он заслуживает их, и отец его был тебе добрым слугой.

- И пожертвовал более на пользу наших храмов, чем кто-либо из графов, - добавил король. - Но Альгар не похож на своего отца... Но мы, впрочем, подумаем о твоем совете. А между тем, прощай, милый друг мой и брат' Пришли ко мне сюда торговца... Древнейшее изображение в мире! Какой ценный подарок для только что оконченного, величавого храма!

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

СМЕРТЬ И ЛЮБОВЬ

ГЛАВА I

Гарольд, не повидавшись больше с Юдифью и не простившись даже с отцом, отправился в Дунвичче, столицу своего графства. В отсутствие его король совершенно позабыл об Альгаре, а единственный удел, оставшийся свободным, алчный Стиганд без труда выпросил себе. Обиженный Альгар на четвертый день, собрав всех вольных ратников, бродивших вокруг столицы, отправился в Валлис. Он взял с собой и дочь свою Альдиту, которую венец валлийского короля утешил, может быть, в утрате прекрасного графа, хотя поговаривали стороной, будто она уже давно отдала сердце врагу своего отца.

Юдифь, выслушав назидательное увещание от короля, возвратилась к Хильде; королева же не возобновляла более разговора о вступлении в жрицы; только при прощании она сказала:

- Даже в самой юности может порваться серебряная струна и разбиться золотой сосуд - в юности скорее даже, чем в зрелых летах; когда почерствеет твое сердце, ты с сожалением вспомнишь о моих советах.

Годвин отправился в Валлис; все сыновья его были по своим уделам и, таким образом, Эдуард остался один со своими жрецами.

Так прошло несколько месяцев.

Старинные английские короли имели обыкновение назначать три раза в год церемониальный съезд, на котором они появлялись в короне; это было 25 декабря, в начале весны и в середине лета. Все их дворянство съезжалось на это торжество; оно сопровождалось роскошными пирами.