Король Георг V

«На заседании совета король заявил как министру внутренних дел, так и генеральному прокурору, что он вовсе не уверен, что правительство действует разумно, пытаясь одобрить меры, предусмотренные как королевским указом в совете, так и вносимым 11-го биллем. До сих пор ситуация была лучше и спокойнее, чем этого можно было ожидать. Настроение шахтеров не слишком недружелюбное, как это показал состоявшийся в субботу в Плимуте футбольный матч между полицией и бастующими; однако любая попытка отнять или взять под контроль профсоюзные фонды может вызвать озлобление и спровоцировать ответные меры. Если не будет в наличии денег на закупку продуктов, последуют ограбления магазинов или даже банков. Король также особо обратил внимание на неизбежный скандал, который такой билль вызовет в палате общин».

В меморандуме Стамфордхэма дальше говорится:

«Во второй половине дня 10 мая к королю поступила неофициальная информация, что кабинет в целом ни в коей мере не удовлетворен предлагаемыми мерами и существует опасность, что некоторые чересчур горячие коллеги премьер-министра подталкивают его к принятию мер, которые могут вызвать катастрофический эффект, особенно в тот момент, когда в отношениях между правительством и забастовщиками не наблюдается серьезной враждебности».

После еще одного заседания кабинета первоначальный указ, запрещавший банкам выплачивать деньги профсоюзам, был сведен к требованию предоставлять правительству, по его запросу, сведения о таких операциях. Но прежде чем эта достаточно безобидная мера успела стать действенной, всеобщая забастовка уже потерпела крах. Шахтеры, однако, еще шесть месяцев отказывались выйти на работу. «Дворец напоминает ледяной дом, — жаловался в ноябре один из придворных, — топят только дровами, центральное отопление не работает, углем топится только камин в гостиной короля». Свой уголь король, несомненно, заслужил. Не дав осуществить министрам разжигающие вражду намерения, он помог создать атмосферу примирения и в конечном счете достичь соглашения, которое в основном всех удовлетворило.

Именно такой благожелательный и подлинно государственный подход к конфликтам в промышленности и фигурирует в посвященной всеобщей забастовке главе из биографии короля, написанной Гарольдом Николсоном. В действительности король мог говорить и совсем другим тоном. Как бы ни старался он понять охватывавшие бедняков гнев и отчаяние, как бы глубоко ни вникал в суть проблем самых обездоленных из своих подданных, воспитание моряка все равно давало о себе знать. Привитая в раннем возрасте привычка к дисциплине на всю жизнь породила у него антипатию к беспорядку. «Ничего не скажешь, милые леди — бьют окна у всех подряд, — писал он о суфражистках. — Надеюсь, они будут строго наказаны». Тем не менее он просил правительство прекратить «шокирующую, если не чрезвычайно жестокую практику» насильственного кормления людей во время голодовок протеста. Суверен, который упрекал Черчилля за упоминание о «лодырях и прожигателях жизни на обоих концах социальной лестницы», нашел вполне уместным выразить «отвращение и досаду» по поводу бесчинств старшекурсников, традиционно происходящих после окончания футбольного матча между Оксфордом и Кембриджем. Но и в этом вопросе он был не вполне последователен. Прочитав за завтраком в Сандрингеме газетный отчет об одном из таких университетских буйств, он через стол заметил одному из видных проконсулов: «Кажется, Ваш сын вчера вечером тоже был моим гостем».