Король-колдун

Живот Дарэка вывернулся наружу, ужасная кровавая масса вывалилась на булыжную мостовую к ногам короля. Несмотря на ужас, раздиравший ее внутренности, принцесса бросилась к брату. Мудрецу представилась прекрасная возможность нанести принцессе последний удар, пусть и не в честном бою. Однако, как ни странно, он не воспользовался ею, явно получая удовольствие от созерцания страданий своего врага. Атайя попыталась вытолкнуть Дарэка из пределов круга, но нанесенный королю удар был слишком силен. Дарэк в муках катался по мостовой, не в силах подняться. Лицо приобрело ужасный серый оттенок, его рвало кровью — королевской кровью! — которая крохотными ручейками струилась по булыжникам.

— Дарэк, почему? — молила Атайя, сжимая плечи брата и стараясь унять конвульсии, сотрясавшие его тело. — Это же моя битва. Зачем ты вмешался?

Король отрывисто и коротко пробормотал.

— Я должен был. Я не думал… я просто не мог. — Тело содрогнулось в новом приступе боли. — Я не мог допустить, чтобы ты проиграла таким образом. Только не так.

Атайя опустилась на колени, пытаясь исцелить его раны. Но легчайшее прощупывание сказало ей, что повреждения, нанесенные заклинанием Мудреца, неисцелимы — словно удар меча пронзил все его органы, и теперь жизнь по капле вытекала из тела Дарэка.

Боже, нет… только не он. Только не сейчас, когда мы только что стали друзьями.

— Дарэк? Ты слышишь меня?

Король всегда славился тем, что хорошо переносил физическую боль. Однажды, еще ребенком, Дарэк вывихнул руку, упав с лошади, и стоически воздерживался от крика, пока врач с тошнотворным хрустом вправлял ему конечность. Кельвин так гордился мужеством сына, что даже не стал бранить его за то, что Дарэк забыл подтянуть подпругу, прежде чем пустить лошадь в бешеный галоп.

И сейчас Дарэк еще храбрился, но эту битву он безнадежно проигрывал. Король беспомощно шевелил руками, мучительно хрипя от усилий.

— Атайя, сделай что-нибудь… — На губах пузырилась кровавая пена. — Скажи Сесил… — Дарэк захлебнулся кровью, хлеставшей из горла. Другой кровавый ручеек испачкал королевскую тунику и юбку Атайи. — Скажи Сесил и детям, что я любил их.

Первый раз в жизни Дарэк так открыто выражал свои чувства. Атайя поняла, что брат знает — смерть близка.

Последним усилием король стянул тяжелый золотой перстень с пальца и вложил его в ладонь Атайи. Перстень стал скользким от крови, но принцесса, охваченная благоговением, даже не подумала стереть ее.

— Возьми его. Только ты сможешь привести Кайт к миру. Я думаю… теперь… ты единственная, кто сможет…

Король странно посмотрел на Атайю, внезапно осознав, что из всех людей на свете меньше всего он ожидал увидеть у своего смертного одра именно ее. Затем, успокоенный тем, что оставляет свои земные заботы в надежных руках, Дарэк смежил веки. Последний вздох — и тело короля безжизненно опустилось на мостовую.

Атайя провела рукой по редкой бороде, тронутой сединой. Рукавом платья нежно стерла кровь с губ.

Прощай, Дарэк.

Осторожно обходя кровавые лужи, чтобы не запачкать свои прекрасные белые туфли, приблизился Мудрец.

— Он был всего лишь человеком, — промолвил Брандегарт, словно это оправдывало то, что он сделал. — Слишком мало для настоящего короля.

Атайя вытерла глаза липкими от крови руками, оставляя красные полосы на щеках, затем медленно подняла лицо, встретившись глазами с убийцей брата.

— У тебя нет даже этого, Брандегарт. Ты даже не человек и тем более не король, если способен напасть на своего врага, даже не дав ему возможности защититься.

Мудрец равнодушно пожал плечами:

— А скольких колдунов уничтожил он и его Трибунал?

Это не дает тебе права поступать таким образом! Атайе хотелось закричать на него, но она прекрасно понимала, что Мудрец едва ли снизойдет к ее крикам. Волна скорби грозила затопить принцессу, однако пульсирующие покровы напоминали Атайе, что сейчас не время плакать — не здесь и не сейчас. Иначе Мудрец воспользуется ее слабостью, чтобы нанести смертельный удар.

Нельзя просто выплеснуть свой гнев — со временем принцессе еще предстоит почувствовать сожаление о том, что могло бы вырасти из их с Дарэком дружбы. Эмоции требовали выхода, словно заклинания, слишком долго скованные печатью. Держать их внутри было равносильно безумию, и Атайя чувствовала, что взорвется, если не позволит грубой силе, рвущейся наружу, освободиться.

И освобождение пришло. Как ни странно, но пришло оно из того источника, откуда Атайя меньше всего ждала помощи.

— Итак, Атайя, не пора ли нам завершать…