Король Красного острова

Где она сейчас, дорогая сестра Полина, жива ли? Наверняка вышла замуж, наверняка у нее дети… Устюжанинов почувствовал, как внути у него родилось что-то теплое, способное вызвать слезы, воздух перед глазами сделался рябым. Его звали к себе родные места, звали неухоженные могилы родичей, вполне возможно, что и могила отца, которую обязательно надо подправить, очистить от бурьяна, облагородить, звали Ичинск и Большерецк, звали предки, дух их…

Тяга домой, в места родные, присуща, говорят, только русским, иногда тоска по родине достает так, что человек плачет навзрыд, его трясет, как в падучей. И даже если дома его совсем не ждут, либо ждут с веревкой в руках и кандалами, он все равно возвращается – родина ведь у каждого из нас одна…

Поэтому надо было возвращаться домой. Независимо ни от чего. Если его приговорят к каторге, он согласится с этим, безропотно натянет на запястья тяжело громыхающие цепи, если определят ссылку, он тем более согласится с этим – и в ссылке живут люди и при этом остаются людьми, если заточат в тюрьму, то Устюжанинов будет рад и зарешеченному холодному окошку, перекрывающему выход на волю. На первых порах свет дневной будет дразнить его, стискивать сердце и вызывать слезы, но потом он привыкнет и к решетке – ведь человек привыкает ко всему, даже к самому плохому в жизни.

И если кто-то забывает родные места, дорогие могилы, близких своих, то теряет в этой жизни едва ли не все, что есть у него, а может быть, и все…

Очень бы не хотелось Устюжанинову оказаться таким человеком.

Пробыл он в деревне бецимисарков до двадцать третьего мая 1787 года. В годовщину гибели Беневского молча посидел на его могиле – с сухими глазами и оцепеневшим лицом, ни Хиави, ни Сиави старались не трогать его, вели себя деликатно, не заглядывали в душу, да Устюжанинов ничего не скрывал, не искал общения, он сидел молча и вспоминал прошлое, перебирал его страницы одну за другой и на каждой из них видел лица людей, которых уже нет в живых. И прежде всего – Беневского.

Иногда лицо Беневского, фигура его были настолько зримыми, а сам он улыбался так тепло, призывно, что казалось – стоит только протянуть руку и в ответ протянется его рука, загорелая, сильная, со светлыми порезами на темной загорелой коже – остались следы от прошлого боевого времени, – Устюжанинову очень хотелось протянуть руку, но он не делал этого – боялся, что остановится сердце.

Беневского нет и он, увы, уже никогда не вернется в мир живых. От него осталась только память.

Кроме Мориса Августовича были другие люди, не менее светлые, не менее талантливые, желавшие другим людям добра и хлеба, но их не стало и неведомо, целы ли их могилы?

Старик с вырванным языком и иззубренными ноздрями – палач, видать, был молодой, неумело работал клещами, а может, наоборот, пожалел бывшего камер-юнкера Анны Иоановны, – с очень красноречивым мычанием и тоскливыми глазами. Как же его фамилия? Имя Устюжанинов помнил – дед Сашка, – а вот фамилию забыл… Выветрилась из головы, хотя не должна была выветриваться.

А фамилия деда Сашки была Турчанинов. Очень активный был заговорщик против своей государыни в пользу Анны Леопольдовны.

Так же отчетливо, как и лицо Беневского маячит перед ним лицо и гвардейского поручика Петра Хрущева, спокойного умного человека, обладающего способностью принимать быстрые и точные решения… Как ему служится у французов, которых ныне Устюжанинов начал яростно ненавидеть. И вообще, жив ли он? Хотелось, чтобы он выжил в мясорубке времени и вернулся в Россию.

Впрочем, в Россию его вряд ли пустят, а если пустят, то только для того, чтобы отрубить голову…

Вспыльчивый дядя Вася Панов, гвардейский поручик, способный мгновенно загораться – ну будто порох, – и так же мгновенно остывать. Что еще было важно в нем – он никогда не помнил зла. Лицо его возникло из притеми воздуха – нервное, худое, с запавшими щеками и жестким сухим ртом. Россия Панову уже не нужна, кости поручика сгнили, да и сам он, встретив на том свете душу капитана Нилова, повинился перед ней. И, вполне возможно, получил прощение за то, что сгубил капитана Нилова.

Ипполит Степанов в стареньком офицерском мундире без знаков различия. Хоть и был он богатым человеком, владел обширным имением под Москвой, лесными и водными угодьями, а от родных своих ни вестей, ни денег, как слышал Алешка Устюжанинов, не получал. Впрочем, это было делом обычным, от государевых преступников родные отказывались очень часто.

Наверное, выхода у них не было, иначе могли они попасть в немилость и сами стать людьми, неугодными трону.

Шумный, полный, широколицый Батурин, чье сложное имя Устюжанинов забывал даже находясь на Камчатке, а сейчас его ни за что, конечно, не сумеет вспомнить. Не всплывет оно, не возродится… Возрождаться было не из чего.