Король крыс

Фрэнк и я пытались переубедить его, но это было совершенно бесполезно. Поэтому мы сошлись на том, что это временно и что потом с ним все будет в порядке. Шон великолепно поддерживал моральный дух, и мы знали, что никогда не найдем другого, который хотя бы на одну десятую был бы так же хорош в исполнении женских ролей, как Шон. Мы закрыли на все глаза, и он продолжал играть.

Бедный Шон! Он такой замечательный человек. Если бы не он, я и Фрэнк давно бы испустили дух.

Раздался грохот аплодисментов, когда Шон снова появился с другого конца сцены.

– Вы даже не представляете, что с вами творят аплодисменты, – сказал Родрик, обращаясь отчасти к самому себе, – аплодисменты и обожание. Пока не испытаете их на себе. Там, на сцене. Невозможно передать. Это фантастически возбуждает, пугает, приводит в ужас – прекрасный наркотик. И это всегда обрушивалось на Шона. Всегда. Это и похоть – ваша, моя, общая. – Родрик вытер пот на лице и на руках. – Мы виноваты, да простит нас Бог.

Подоспел его черед, и он вышел на сцену.

– Хотите вернуться на наши места? – спросил Кинга Питер Марлоу.

– Нет. Давайте посмотрим отсюда. Я никогда раньше не был за кулисами. Это то место, где мне всегда хотелось побывать.

«А вдруг Чен Сан выкладывает сейчас свои секреты?» – спрашивал Кинг себя.

Однако он понимал, что волноваться не имеет смысла. Они взяли на себя определенные обязательства, и он был готов их выполнить, как бы ни развивались события. Кинг посмотрел на сцену. Он видел Родрика, Фрэнка и Шона. Он неотрывно смотрел на Шона, следил за каждым его движением, за каждым его жестом.

Все следили за Шоном. Опьяненные.

За Шоном и Фрэнком, чьи взгляды слились в одно целое, и страстное увлечение происходящим на сцене захватило и актеров и зрителей, обнажая их души.

Когда по окончании последнего акта занавес опустился, наступила полная тишина. Зрители были околдованы.

– Бог мой! – благоговейно произнес Родрик. – Это величайшая похвала, которая может быть нам высказана. И вы заслужили ее, вы двое, вы играли вдохновенно. Действительно вдохновенно.

Занавес начал подниматься, и тогда благоговейная тишина раскололась, раздались аплодисменты, десять раз вызывали актеров, и были еще аплодисменты, а потом Шон стоял на сцене один и упивался живительным поклонением.

Во время непрекращающейся овации Родрик и Фрэнк наконец вышли на сцену вместе с ним, чтобы разделить триумф, – два создателя и их творение, прекрасная девушка, которая была их гордостью, их Немезидой.

Зрители тихо выходили из зала. Каждый грустно размышлял о своем доме, о ней. Что она делает в этот момент?

Ларкин был задет за живое. Почему, бога ради, девушку назвали Бетти? Почему? А моя Бетти, кто ее сейчас обнимает?

И Мак. Он был охвачен страхом за Мэм. «Затонул ли ее корабль? Жива ли она? Жив ли мой сын? И Мэм – стала бы она… с кем она сейчас… с кем? Все было так давно, бог мой, сколько времени прошло!»

И Питер Марлоу. «Что с Нья, с несравненной Нья? Моя любимая, моя любимая».

Все они думали одинаково.

Даже Кинг. Ему было интересно, с кем она сейчас, прелестное видение, которое встретилось ему, когда он подростком бродяжничал, девушка, которая подносила надушенный платок к носу и говорила, что белая шваль воняет хуже негров.

Кинг иронически улыбнулся. Это была чертовски симпатичная девка, вспомнил он и переключился на более важные вещи.

Огни в театре погасли. Люди покинули его, не считая двоих в отгороженной от мира артистической уборной.

Книга четвертая

Глава 19

Нетерпение Кинга и Питера Марлоу росло. Сягата сильно запаздывал.

– Какая вонючая ночь! – раздраженно сказал Кинг. – Я потею, как свинья.

Они сидели в уголке Кинга, и Питер Марлоу следил, как тот раскладывает пасьянс. В душном воздухе, опустившемся на лагерь с безлунного неба, чувствовалось напряжение. Даже постоянное поскребывание под хижиной затихло.

– Если он собирается сегодня прийти, хотелось, чтобы это было не очень поздно, – заметил Питер Марлоу.

– А я хотел бы знать, что, черт возьми, случилось с Чен Саном?! Этот сукин сын мог бы, по крайней мере, известить нас. – В тысячный раз Кинг выглянул в окно в направлении колючей проволоки. Он ждал знака от партизан, которые прятались за ней – должны прятаться! Но не дождался ничего – никакого движения, никакого знака. Джунгли, как и лагерь, изнемогали от духоты и были неподвижны.

Питер Марлоу поморщился, согнув пальцы на левой руке, и поудобнее устроил больную руку.

Кинг заметил это.

– Как она?

– Чертовски болит, старина.

– Надо, чтобы ее осмотрели.

– Я записался к врачу на завтра.

– Чертовски неудачно получилось.

– Несчастный случай. Такое бывает. С этим ничего поделать нельзя.

Это произошло два дня назад. Команду Питера послали за дровами. Стоя в болоте, Марлоу напрягал все силы под тяжестью колючего пня, который вместе с двадцатью другими потными трудягами тащил на повозку. Рука соскользнула и оказалась зажатой между пнем и повозкой. Он почувствовал, как твердые словно сталь колючки вспарывают мышцы, а пень чуть ли не дробит ему кости, и громко закричал от мучительной боли.