Король лжи

В центре дома моего отца стоимостью миллион долларов находился его кабинет, и там на столе стояла одна-единственная фотография в рамке. Она была там всегда – как напоминание и побуждение к деятельности. Сколько раз я заставал отца пристально вглядывавшимся в нее? На снимке был он – такой, какого он стремился похоронить, но все же не мог. В глубине своего сердца, несмотря на ошеломляющие успехи, мой отец так и остался неряшливым мальчиком с содранными коленками. Темные глаза никогда не менялись. И родился в комфорте, и мы оба знали, что мне недостает его голодного детства. Тот голод сделал его сильным, но и жестоким. Жестокость была достоинством, и нехватка этого мне являлась для него безусловным доказательством тот что он вырастил слабака. Поэтому там, где я искал смысл, во искал власть. Его жизнь была определенным подъемом к вершине, но все сводилось к деньгам, они были фундаментом Деньги позволили приобрести самый лучший в окрестности дом. Деньги давали возможность покупать автомобили оплачивать свиту и финансировать политические кампании Это был инструмент, рычаг, и' он использовал его, чтобы перевернуть мир и манипулировать людьми. Я думал о своей карьере, зная, что выбрал легкий маршрут. Эзра подкупил меня. Возможно, он купил бы нас всех, если бы не Джин. Для нее нагрузка оказалась слишком тяжела, и она сломалась под ее весом. Так в конце концов Эзра заплатил эту цену.

Я изучал сейф. Я обнаружил его случайно, мог бы прожить остаток жизни, не подозревая о его существовании, и все же оно давило на меня своим грузом.

Деньги и власть.

Я вспомнил первый миллион долларов моего отца – вознаграждение жюри. Мне было десять, и он повез всю семью в Шарлотт, чтобы отпраздновать это событие. Я до сих пор вижу его с сигарой в зубах, гордо заказывающим лучшую бутылку вина в ресторане, и то, как он обратился к матери.

– Теперь ничто не сможет меня остановить, – сказал он. И я помнил также лицо матери, ее растерянность.

Она обняла Джин, и, взглянув назад, я понял, что она напугана.

Тот приговор был вынесен. Это было самое большое вознаграждение жюри в истории графства Рауэн, и пресса сделала моего отца известным. После этого люди приходили на судебный процесс ради Эзры Пикенса.

И Эзра оказался прав. Ничто не могло остановить его. Он был знаменитостью, иконой, и его эго росло вместе с известностью и благосостоянием. После этого все изменилось для него.

И для нас тоже.

Я все еще помнил дату приговора. В тот день Джин исполнилось шесть.

Я набрал дату на клавиатуре. Ничего. Я положил на место половицы и прибил четырьмя новыми гвоздями. На это ушло время, но гвозди погружались в древесину прямо и аккуратно. Я расстелил ковер со вздохом и отвернулся.

Это было бы слишком легко.

Я ходил по офису, задвигая ящики, выключая свет, и уже собирался уходить, когда зазвонил телефон. Я долго не реагировал на звонок.

– К черту все великодушие! – Это была Тара Рейнолдс, звонившая из своего офиса в «Шарлотт обсервер». – Мой редактор собирается все вычеркнуть.

– О чем вы говорите, Тара?

– Вы видели «Солсбери пост»? – В отличие от «Обсервера», эта газета выходила в полдень. Она появилась меньше часа назад.

– Нет.

– Хорошо, вам следует приобрести экземпляр. Вы там в новостях на первой полосе, Ворк, и это долбанная несправедливость, вот что это такое. Я разбила себе задницу на вашей истории, все установила, и теперь все поломалось из-за какого-то идиота из «Пост», которому поступил звонок о том, что в вашем офисе полицейские. Он прошелся туда, чтобы взять вашу фотографию.

Мой голос был холоден.

Извините, что беспокою вас.

– «Полиция обыскивает дом, офис сына убитого адвоката». Вот такой заголовок. Помещена ваша фотография, где вы стоите с окружным прокурором перед своим офисом.

– Это было четыре часа назад, – прокомментировал я.

– Да, хорошие новости разлетаются быстро. Короткая статья. Хотите, чтобы я прочла ее вам?

Итак, история приняла официальный оборот. У «Пост» пятьдесят тысяч подписчиков. Через двадцать четыре часа информация была бы в «Обсервере», у которого около миллиона читателей. Странно, но я чувствовал себя спокойно. Как только теряешь свою репутацию, озабоченность приобретает более конкретную форму: жизнь или смерть – свобода или тюрьма. Все другое блекнет.

– Нет, – сказал я. – Я не хочу, чтобы вы читали мне ее. У вас была еще какая-то причина звонить мне, кроме желания окончательно испортить мне день?

– Да Я хочу, чтобы вы оценили меня. Поскольку сейчас я единственная, кто приносит какую-нибудь пользу.

– Оценить что? – спросил я с горечью.

– Новости. С прежним условием: вы не сообщаете никому, где это услышали, а я получаю эксклюзив, когда это будет сказано и сделано.

Я помолчал. Внезапно появилась раскалывающая головная боль. Ничего из этого не вышло бы.

– Вы должны где-нибудь еще побывать? – саркастически спросила Тара. – Если так, просто скажите мне, и я ухожу. Я не играю в игры.

– Никаких игр, Тара. Мне необходима одна секунда. Был трудный день.

Должно быть, она уловила отчаяние в моем голосе.