Король Матиуш Первый. Матиуш на необитаемом острове.

Преступление или несчастье? — писала самая известная в мире газета. — Мы стоим перед лицом неразгаданной тайны. Хотелось бы верить, что король Матиуш Реформатор умер естественной смертью, что он не убит. Этот маленький король-мученик, первый король детей, доблестный рыцарь и покровитель негров, был великим, но, увы, — смертным. Бурная жизнь подорвала его здоровье. Яркая звезда блеснула, но не надолго, и погасла. Тяжкая утрата, повсюду горькие слезы, печальные вздохи. Но было бы стократ ужасней, если бы он погиб от руки убийцы.

Другая газета писала:

Матиуш умер, и не все ли равно как? Пока у нас не было уверенности, все было важно. Каждое новое известие вселяло надежду или сомнение…

Еще одна газета:

Мир праху маленького короля. Храбрый воин, рыцарь без страха и упрека, орел и лев пустыни покинул этот негостеприимный мир.

И еще одна:

Король-сирота! Мы не должны забывать, что золотая корона венчала голову ребенка-сироты. Не должны забывать, что под пурпурной королевской мантией тоскливо билось сердце ребенка-сироты.

Матиушу простили все. Когда одна из газет позволила себе заметить, что Матиуш в политике иногда ошибался, все так обрушились на редактора, что он целую неделю не выходил на улицу и даже не ходил в театр, боясь, чтобы его не побили.

Было разрешено собирать в школах пожертвования на памятник Матиушу.

Семнадцать тысяч телеграмм пришло в его столицу.

Народу, понесшему тяжелую утрату, выражаем свое соболезнование.

В несчастье, которое случилось, пусть вас утешит чувство гордости, что у вас был такой король.

Ваш король одержал величайшую победу: он завоевал сердца людей всего мира.

Кто-то, не помню кто, написал, что для почтения памяти Матиуша было бы хорошо ввести какую-нибудь его реформу, дать детям одно из тех прав, за которые Матиуш боролся. Ему было отвечено, что это нелепость: если сделать то, чего хотел Матиуш, дети будут радоваться, и будет выглядеть, так, как будто дети радуются, что Матиуш умер, а это было бы нехорошо.

Дети должны быть печальны; ибо их защитник умер. А Матиуша хвалят не за то, что он хотел дать детям права, а за то, что был великий реформатор.

32

дет Матиуш по дороге, идет в свою родную страну. В голове у него мысли невеселые — опять он на улице, опять один. Была крыша над головой, был хлеб — и зачем надзиратель сжалился и заставил его бежать? Тяжело ему там жилось, но разве не тяжелее, чем носить корзину с углем, думать о том, что делать дальше? Работать все равно придется, не хочет он даром хлеб есть, даже если бы ему и дали. Придется скрываться, нельзя же снова вести войну. Он остановился и записал в своем дневнике:

Жизнь подобна тюрьме.

И как будто в ответ на это вдруг услышал пение соловья. Остановился, прислонился к забору и слушает.

Почему люди не такие, как птицы?

Вошел в корчму, немного подкрепился. Решил идти пешком. Небольшой суммы денег хватит на дорогу. Он не хочет ехать на поезде: Он вернется в свою страну босой и пешком, так уж получилось. Да и лучше все обдумает в дороге. Видимо; пчелки в голове при ходьбе колышутся и быстрее летают.

В маленьком городке, через который он проходил, он прочел в газете сообщение о своей смерти. Тем лучше. По крайней мере, не будут искать.

В дороге Матиушу приходилось разговаривать то с тем, то с другим, иногда его подвозили, видят, что нездешний. Расспрашивали, откуда он. Матиуш отвечал, что в голову придет, и это ему надоело.

— Сирота. Возвращаюсь туда-то.

А чаще всего отвечал:

— Это длинная история.

И самые любопытные отставали.

И наконец дошел Матиуш до страны, в которой был королем. Он стал на колени и поцеловал землю, словно приветствовал ее или просил прощенья.

— Ты откуда? — остановил его пограничный часовой.

— С белого света.

— Куда?

— Домой.

— А где твой дом?

— Где мой дом? Не знаю.

— Бумаги есть?

Матиуш вспомнил, что надзиратель дал ему какую-то фальшивую бумагу. Подал ее.

— Сын тюремного надзирателя?

— Нет, — сказал Матиуш с улыбкой, — сын короля.

— Хо-хо! Высокого ты рода. Ну, ступай.