Король на краю света

Что может увидеть мой слуга, искренность чего нельзя проигнорировать или как-то иначе объяснить? Король на стульчаке, изо всех сил старается извергнуть остатки какой-то плотной трапезы, крестится и поднимает глаза к небу. Этого будет достаточно? Король хранит в потайной нише своих покоев шкатулку с какой-нибудь фальшивой реликвией. Король в частной беседе с испанским послом или легатом папы обещает, что, когда станет владыкой Англии, то откроет всем правду, пригласит инквизицию и иезуитов прийти и повеселиться, сжигая протестантов на манер Марии Кровавой, посадит в тюрьму людей, которые поймали и убили его мать (другую проклятую Марию), таких людей, как Бил и Беллок, и всех, кто им служил. Король Яков VI, которого мы на своем горбу понесем дальше под именем Якова I, будет отмыт и каким-то образом возрожден англичанином, станет первым с таким именем, а не шестым — и вот он крестится в спальне, когда думает, что один, но каким-то образом мой слуга там, наблюдает; каким-то образом он может рассказать мне, что видел, и каким-то образом я убеждаю Сесила, и он позволяет кому-нибудь другому взойти на трон, когда Елизавета его покинет, и Англия спасена, мой народ спасен, я спасен, на улицах нет резни, нет младенцев на пиках, нет людей, превращенных в пепел, с воплями уходящих в небытие. Каким-то образом. Каких доказательств будет достаточно? Как заставить нечестного человека высказаться правдиво? Что вынуждает лучшего актера выйти из роли и на мгновение забыть про свои реплики, сцену, публику? Что подталкивает его к тому, чтобы прерваться и продемонстрировать истину выражением собственного лица?

Король перед сном опускается на колени, чтобы помолиться. Он думает, что один. Он подносит руку ко лбу. Останавливается ли он на этом, почесывается, да и все, или его рука продолжает спускаться, рисуя незримый крест? Стои`т ли его католическая королева на коленях рядом с ним? Или он даже перед ней прикидывается протестантом (как притворяется, что ему по нраву ее общество в постели), позволяет ей верить в это в холодном Эдинбурге, и только когда воссядет на трон в Лондоне, наконец преподнесет ей величайший подарок: свою католическую душу.

Джеффу снова снятся сны. На распятии из крови и огня — живой Христос: «Услышь меня. Услышь меня».

5

Джеффри Беллоку исполнилось двадцать два или двадцать три в 1575 году, когда он сидел в трактире, перед слишком большим количеством выпивки и слишком большим количеством ушей, и говорил всем, кто желал услышать, что не заплатит штраф, назначенный за отказ посещать приходские службы протестантской английской церкви и за отрицание превосходства королевы Елизаветы в религиозных вопросах. Он не заплатит никакого штрафа, и пусть она провалится к чертям — и он в очередной раз громко поклялся, что католическая вера, старая вера, которая была достаточно хороша для его английской семьи с сотворения мира и начала времен, это единственная истинная религия, поэтому он не позволит своей душе вечно гореть в огненном озере только потому, что еретичка, дочь незаконнорожденной любовницы развратного короля Генриха, сказала иначе. Никого не шокировало (меньше всего честолюбивых профессиональных информаторов, которые пили с ним, поощряли его к безрассудным разговорам, а затем принялись строчить доносы, как только он заснул), что Джеффа Беллока вскоре арестовали и бросили в тюрьму Клинк^{33}, более известную как Тюряга; просто еще один бунтарь-католик, вообразивший себя мучеником за Римскую церковь, упрямый или идеалистичный, размечтавшийся о святых или ностальгирующий и тоскующий по картинам, которые украшали стены английских церквей до того, как протестанты их закрасили, расплавили все серебро, снесли статуи, разбили витражи, заставили священников говорить на простом английском, а не на волшебной латыни.

Заключение в ужасной темнице не смягчило его отношения к протестантскому обществу или вопросам теологии. Он провел четыре недели, тихо молясь в одиночестве, собирая камешки со стен своей кельи и волосы с головы, чтобы смастерить хрупкие четки; он выцарапывал крест на камнях узилища, пока пальцы не начали кровоточить, и эта самая кровь запятнала рубашку в трех местах, когда узник перекрестился. Прошло четыре недели безумного уединения, прежде чем его пригласили присоединиться к другим католикам Тюряги, миссионерам и пленным иезуитам, ради совместных молитв и евхаристической литургии с пресуществлением. Джефф со слезами на глазах принял отпущение грехов от посвященных.