Король на краю света

Николсон открыл крайнюю левую дверь и с поклоном пригласил обратно всех, кого запихнул в этот чулан. Когда они вошли, король слегка проснулся, достаточно, чтобы перекреститься с ужасным усилием, и отец Фойл приступил к соборованию. Фойл был одновременно печален и удовлетворен, а дон Диего, испанский посол, закрыл глаза и медленно кивнул. Яков попытался заговорить:

— Я должен признаться во всех своих… во всех… — Он запнулся, переходя на латынь, и отец Фойл взял его за руки, чтобы поддержать:

— Да, сын мой, ничего не бойся, не говори ничего, кроме тех слов, которые в твоем сердце. Покайся, и пусть Бог простит тебя за ошибки. Моли Бога в своем безмолвном сердце, чтобы Он принял твое сожаление. Твои благодеяния на Его земле очевидны для всех нас.

Король снова перекрестился:

— Боже, прости меня; Боже, прости мою опрометчивость, жестокость и похоть.

Испанский посол опустился на колени рядом с отцом Фойлом у королевской кровати и влился в поток бормотания на латыни. Королева сидела в кресле, с настороженным песиком на коленях.

18

Доктор Тэтчер вернулся, обливаясь потом от усилий, которые ему потребовались, чтобы пробежать в обе стороны, собрать все, что он приготовил в своей мастерской, включая травы, которые понадобятся в дальнейшем. Он больше не покинет Якова, пока не будет уверен в его выздоровлении. Он поклялся. Тэтчер запыхался и разозлился на свой возраст, на холод этого острова, который навсегда въелся в кровь и кости. Николсон открыл дверь и провел его в почти пустую комнату: король и королева, песик и никто другой.

— Ваши величества. — Тэтчер с усилием поклонился.

— Пожалуйста, — сказала королева, — используйте свою магию, чтобы помочь нашему возлюбленному господину.

Ее иностранный акцент звучал отчетливее, чем в последний раз, когда она говорила с ним, как будто сегодня вечером у нее не было сил, необходимых, чтобы сдержать его и выглядеть шотландкой. Тэтчер подошел к кровати. Король, казалось, сдал даже за то время, которое потребовалось доктору, чтобы сбегать в свой рабочий кабинет и вернуться. Тэтчер коснулся лба монарха.

Яков с усилием открыл глаза. Несмотря на прерывистое дыхание, капли пота на лице, слабость пальцев и прискорбно тихий голос Яков, король Шотландии, шестой из носивших это имя, все еще пытался повелевать.

— Это оно? Твое турецкое зелье? Дай его мне.

От царственных манер осталось лишь воспоминание. Голос был таким сухим и слабым, что Тэтчер испугался — как бы ни разрыдаться от жалости.

Доктор предложил выпить его первым.

— Я не могу поручиться, что не допустил какой-нибудь ошибки в расчетах или не выбрал травы, которые могут быть не такими сильными… время года, холод почвы так далеко на севере… Давайте рассмотрим воздействие на здорового человека.

— Хватит. Будь смелее. Дай.

Руки Тэтчера дрожали, когда он выливал весь приготовленный белый сироп из деревянной чаши в кубок рядом с кроватью короля, золотое свидетельство дня его свадьбы с датской принцессой. Король медленно моргнул, с усилием приподнял подбородок и раздвинул губы, чтобы принять струйку жидкости. Тэтчер поддержал королевскую голову. Он попросил разрешения, но король был слишком слаб, чтобы дать его или отказать в нем.

Кончиком пальца доктор собрал убегающие капли и переместил в королевский рот, прежде чем они могли бы достичь бороды и пропасть навсегда. Король откинулся на подушку и вцепился в палец Тэтчера. Он попытался улыбнуться:

— В елизаветинской Англии отравителей принято варить заживо.

Тэтчер пожал плечами.

— В мавританских землях их лишают зрения.

— Здесь так не поступают, мой друг, — сказал Яков, хотя было неясно, был ли шотландский закон более милосердным или более жестоким. Король сжал палец Мэтью Тэтчера и снова погрузился в беспокойный сон.

19

Доктор Тэтчер мелко нарезал все травы, которые у него были, и сварил еще порцию сиропа в камине напротив королевской кровати, на балках которого были вырезаны защитные символы, чтобы подручные сатаны, демоны, не напали на короля через дымоход. Он охлаждал сироп каплями воды, вина или пива, когда пажи приносили кувшины, и вливал все, что мог, в рот спящему королю, пока длилась ночь. В самые мрачные часы Мэтью Тэтчер потерял всякую веру в ту самую математику, которую когда-то изучал Махмуд Эззедин. По мере того как король продолжал потеть, погружался в глубокий сон, по мере того как его сердцебиение замедлялось, математика утрачивала свою незыблемость. Возможно, вся алгебра, которую использовал Тэтчер, была неправильной. Он начал сомневаться, что тонкие ножки арабских цифр достаточно сильны, чтобы поддерживать бремя реальной жизни. Тэтчер дал королю больше сиропа, чем было пропорционально необходимо для его восстановления, учитывая количество, которое он влил первому (и единственному) выжившему кролику и самому себе, когда принял куда меньше яда. Он пересчитал вес и объем, и математика уверенно предсказала: король выживет. И все же Яков лежал неподвижно, его сердце билось вяло, а дыхание становилось все более зловонным.