Король-паук

— Дорогая моя, — отвечал король, — процесс маринования огурцов требует поддержания постоянных условий, весьма сложных. Пикули выдерживают в рассоле со специями, где они как бы спят, и грубо разбудить — значит испортить их. Взболтай рассол — пряности всплывут, и всё к чёрту. Как и хорошее вино, настоящие пикули требуют выдержки.

Королева рассмеялась:

— Не обманывайте меня, Людовик, вы просто хотите, чтобы я больше бывала на солнце.

Впрочем, ей нравились прогулки в носилках, под ласковыми лучами солнца, на свежем воздухе, нравилось наблюдать за весёлыми толпами людей, приветствовавшими их.

— Признаю это, — улыбалась она.

Но ему вовсё это не нравилось. Толпы, приветствующие их, — это хорошо. Короля они видят часто, а вот маленькую застенчивую королеву — нет. А теперь и она, несмотря на своё положение, была среди них. Она завоёвывала их широкие плебейские сердца, когда поддерживаемая королём выходила из богато украшенных носилок, молодая, царственная, в своём шитом серебром плаще, она ступала осторожно, но доброй улыбкой отвечала на их приветствия, — это была их королева, готовящаяся стать матерью, как самая скромная хозяйка в королевстве.

Небольшая прогулка оказалась столь успешной, что король, никогда не упускавший своего шанса, решил быть крёстным отцом сына хозяина «Еловой шишки». После церемонии он отозвал сияющего отца в сторонку и шёпотом спросил:

— Где вы берёте эти пикули, мэтр Эсслен?

— Ваше величество, мой слуга загнал трёх лошадей, чтобы примчать их из Оверни.

Людовик добродушно рассмеялся. Чёрт возьми, какую встряску, должно быть, получили эти бочки!

В Бургундии герцог Карл, который был жизненно заинтересован в том, чтобы король не имел наследника, ждал с нетерпением рождения ребёнка. Он был в отвратительном настроении, и с ним было трудно поладить. К тому же в его провинции Лотарингия начались беспорядки. Не сумев выявить зачинщиков, он назначил самого жестокого наместника, чтобы поставить народ на место. У Филиппа де Комина опять появился повод сравнить методы правления двух властителей — один казнил бунтарей, другой же обхаживал свой народ и даже крестил сына простого хозяина таверны! В этом меняющемся мире не служил ли он но тому господину.

В субботу 30 июня 1470 года родился царственный младенец. Король Людовик наконец-то получил сына, а Франция — престолонаследника. Звон колоколов и празднества продолжались много часов кряду, согласно королевскому указу они длились целую неделю. Веселья и торжества шли за счёт короля, а фейерверки озаряли небо каждую ночь. Пленники были освобождены, кардинала Балю выпустили из клетки и перевели в камеру в тюрьме Шатле, где лишь железная решётка на окне была выкрашена в красный цвет. Король, помня свою клятву, назвал сына Карлом.

Но роды не были лёгкими.

Людовик не мог оставаться в душной зале, где собралась вся знать и духовные иерархи, чтобы увидеть родившегося ребёнка и по традиции подтвердить подлинность королевской крови. Но цело было не в его скромности — просто он не мог слышать душераздирающие крики Шарлотты. Он метался словно пантера по своим покоям, благодаря Бога, что стены их не пропускали звук, хотя он и сделал их такими по другим причинам. Оливье бегал от королевы к королю и обратно каждые несколько минут, чтобы сообщить ему новости. И наконец доктор смог сказать:

— Мальчик.

Король захотел увидеть его. Неожиданно врач сказал:

— Роды ещё не закончились.

— Не шути со мной, тварь! Как ты мог узнать, что это мальчик, если он ещё не родился?

Как можно тактичнее, чтобы не вызвать ярости, Оливье объяснил, что дофин родился не как обычно, а вперёд ногами. Нет основания для беспокойства. Повитухи знают своё дело. Но — головка была очень большая и всё ещё не появилась.

— О, Боже, так же было и со мной. Бедная моя мать! Несчастная моя королева! Нельзя ли как-нибудь облегчить её страдания?

Вообще такие средства есть, сказал Оливье, но никакие средства, известные науке, не облегчают родов, не поставив под угрозу жизнь матери или ребёнка, а может быть — и обоих.

— Ни один человек, знавший королеву, — сказал Оливье, и король вынужден был согласиться с этим, — не решился бы дать ей такое лекарство.

— Да, Шарлотта выплюнет его как яд. Чёрт бы побрал вас, докторов, придумайте же что-нибудь!

Но Оливье был беспомощен.