Король-паук

— Мой господин, но об этом все знают, я не шпионил и не подглядывал. Об этом говорили служанки — я слышал их разговоры на кухне, — ведь это такая необычная привычка. Не бейте пожилого человека, отца и деда... — Он замолк, прикусив язык. Арманьяк воспринимал как оскорбление любое замечание, в котором, как ему казалось, содержится намёк на его бездетность и безбрачие, столь же полное, как и священнослужителей.

— Пришли сюда эту девку, пекущую хлеб. Она их вычешет. А ванну пусть принимают женщины и младенцы.

Старик поспешил вон из покоев, удивлённый, что дело обошлось без побоев. Кроме того, это странное требование порадовало его. Граф Жан не желал принимать ванну, а когда его одолевал зуд, как и всех остальных, требовал прислать ему кухонную девку. Значит, для него ещё не всё потеряно.

Глава 5

За время после заключения союза Изабель и Фуа виделись довольно часто, однако ни разу без свидетелей. Изабель вообще никогда ещё не бывала наедине ни с одним мужчиной, кроме брата, а Жан д’Арманьяк с первого взгляда понял, что графа де Фуа не следует оставлять наедине с молоденькой и неопытной девушкой.

Однако произошло событие, несколько изменившее ситуацию. Шпион Арманьяк, посланный, чтобы проследить за действиями солдат принца, вернулся с сообщением, что те не вернулись к себе в Фуа, а разбились на отряды и расположились в соседних городах. Они не делали никакого секрета из того, что намерены ждать, пока их хозяин не покинет — или, как они выражались, «его не отпустят» — мрачные стены Лектура.

— Говорят, — откомментировал это сообщение Бернар, — что они тебе не доверяют и подозревают, что ты вытребуешь выкупа за своего гостя, что явится возмутительным нарушением правил гостеприимства.

— Ну а почему бы мне этого не сделать? — спросил Жан.

— Не забывай об англичанах.

— Я сам поеду и посмотрю, кто представляет для меня большую угрозу — англичане или отряды Фуа.

— Думаю, что принц может неправильно истолковать тот факт, что ты поедешь шпионить за его людьми.

— А кто им скажет, куда я поехал? Ты?

— Нет, Жан, конечно, нет. Я не изменю нашему дому.

Но Жан прекрасно понимал, что принца не так-то легко провести. Пока хозяин замка будет в отъезде изучать силы и возможности своих как вероятных, так и старых врагов, принца необходимо развлечь, причём чтобы он забыл о своих опасениях и предосторожностях. Жан д’Арманьяк подозревал, что за видной внешностью, умным лицом, открытым взглядом и губами, с которых без конца сыплются любезности, скрывается страстная и чувственная натура. Лучшей приманкой здесь станет Изабель.

— Не уверен, что твоя затея мне по душе, — сказал Бернар, когда его племянник рассказал ему о своём замысле. — Как раз здесь-то сейчас и нужна твоя особая забота и внимание. Ты уверен, что поступаешь правильно, оставляя их одних?

Лицо Жана скривилось в презрительной усмешке:

— Ты мне будешь говорить о том, что сомневаешься в добродетельности моей сестры? Ты думаешь, она проявит слабость по отношению к этому надутому щёголю?

— Я бы не стал называть его надутым щёголем.

— Или думаешь, что она проявит неуважение ко мне?

— Я просто хочу сказать, что Изабель вела очень уединённую жизнь, а принц — мужчина видный.

— Изабель привыкла к обществу видных мужчин, — произнёс Жан с такой убеждённостью, что старший Арманьяк улыбнулся.

— Брат — это совсем другое, Жан.

В тот вечер, когда после ужина была убрана посуда, когда итальянские вилки унесли на кухню, где прислуга их будет мыть, поражаясь причудливому изобретению, и уж наверняка попробует поработать ими сама, и когда Изабель уже собралась уйти к себе, как обычно, оставив мужчин за кувшином вина, Жан сделал ей знак остаться.

— Нет, сестра, посиди ещё немного с нами. Выпей с нами немного вина. У меня сегодня хорошее настроение. Посиди, укрась наше общество своим чудесным пением, своей красотой. Принц, вам не кажется, что когда Изабель покидает комнату, то даже свечи горят не так ярко, даже огонь в камине становится бледным? — Он сделал знак мажордому, и тот поставил перед Изабель кубок и неохотно наполнил его вином, всем своим видом выражая крайнее неодобрение.

Но Фуа просиял.

— Когда брат выражается, как любовник, — сказал он, — то любовнику просто нечего сказать, кроме того, что ему оказывается огромная честь, и остаётся только пытаться пуститься в безнадёжное для него соревнование.

Это были обычные для того времени комплименты, но Бернару почему-то стало не по себе от этих любезностей. Изабель тоже знала, что такое любезности и комплименты, однако прежде они никогда не относились к ней так прямо. Это было новым для неё, слова бросились ей в голову так же, как и сладкое крепкое вино. Она прекрасно знала обязательный ответ на это: хотя она и девственница и ничего не знает о любви, но может отличить преданность брата от страсти любовника, и, хотя любовник слишком поспешно и слишком дерзко себя таковым признал, всё же его претензии, возможно, когда-либо и оправдаются.

Вместо этого она прошептала слова, слишком чистосердечные, на которые просто нельзя было отреагировать обычной светской любезностью.