Король-паук

По его лицу было видно, что он колеблется, казалось, он готов открыть свой секрет. Но как раз в тот момент, когда он почти решился, в центре французской позиции, который отражал яростные нападения врага, но стойко держался, случилось нечто непредвиденное. Шарль де Мелюн, великий магистр Франции, оправдал впечатление, возникшее у всех при взгляде на его вялый подбородок. Он вдруг натянул поводья своего коня, круто развернул его и, подминая под копыта собственных людей, поскакал прочь с поля брани.

Уверившись в бегстве магистра, Людовик неожиданно обнаружил, что ещё не полностью превратился в того идеального правителя будущего, которым подчас представлял себя.

— Чёрт побери! — закричал он. — Опять Карл, ещё один Карл! О, трус! О, малодушный! Недостойный рыцарь! Изменник! Позор! — старомодные «феодальные» проклятия срывались с его губ так же легко, как с губ любого из бургундских баронов.

Он мгновенно вскочил на коня, которого подвёл оруженосец, понёсся вперёд и через миг уже ворвался в гущу боя в том самом месте, откуда бежал де Мелюн.

— Ко мне! Ко мне! С вами ваш король! За Францию! — зычно призывал Людовик. Он почувствовал, как ноги его налились былой силой, а рука, как в молодые годы, разила метко и далеко.

— Ах вот как! — воскликнул, поплевав на ладони, принц де Фуа. — Значит, он ещё мужчина и может сражаться?! Ну что ж! — усмехнулся он довольно. — Я и подавно могу. Эй, оруженосец! Моего коня! Наконец-то здесь запахло настоящей битвой!

Щурясь сквозь очки, Анри следил взглядом за королём и принцем, которые с криком летели на своих скакунах вниз с холма.

— Глупцы, безумцы, — бормотал он, — оба безумцы. Да, защита их особ прибавит работы артиллеристам. Господин д’Арманьяк, на их примере вы можете наблюдать безумие, которое несёт в себе благородная кровь! Никогда ещё не был я сильнее уверен в собственном простом происхождении.

Бернар д’Арманьяк, в свою очередь, никогда не был сильнее уверен в том, что едва ли бывает на свете что-либо «простое», и уж во всяком случае, это не происхождение Анри. Поистине вопросы крови — самые запутанные и причудливо переплетённые вопросы в мире. Он, Бернар, единственный во всей Франции, точно знал, что здесь, в Монтлери, совсем рядом, локоть к локтю стояли представители трёх поколений дома Фуа-Арманьяков — дед, отец и внук — принц де Фуа, Анри Леклерк, юный Жан... И как по-разному они о себе заявили! И в то же время как же благородно единодушны они в верности королю и Франции. И это озаряло его застарелый, тщательно скрываемый позор лучиком гордости и счастья.

В бою король сохранял полное самообладание, хотя многие его ровесники, особенно из числа невоздержанных бургундских рыцарей к тому времени уже дышали из последних сил. Их внутренности нагревались, как на медленном огне, под раскалёнными стальными одеждами; пот ручьями струился в их латные рукавицы и соллереты и скапливался там, не находя выхода, — настолько прочно были скреплены детали их доспехов; их конечности размягчились, словно мясо, которое поджаривают на медленном огне, чтобы оно стало нежнее. Шлемы у них на головах раскалились до такой степени, что это затрудняло зрение и реакцию. Задыхаясь от невыносимого напряжения рукопашной схватки, они вынуждены были всё более жадно глотать воздух, поскольку узкие щели, которые оставались незакрытыми при опущенном забрале, не пропускали не только смертоносных стрел и копий, но и свежего воздуха.

В противоположность им Людовик, физическая слабость и хилость которого превратила всю его жизнь в один сплошной Великий пост, не чувствовал упадка сил, и его пыл возрастал по мере того, как боевой дух врагов угасал. Он не был закован в тяжёлые латы. К тому же ему было много больше терять, чем им, сражавшимся лишь за собственные жизни; потому лютая ярость короля придавала ему силу, ещё более громадную, чем обычно, — а Людовик всегда был очень силён. Видя, как его повелитель вновь сплотил вокруг себя прорванный было французский центр, Анри Леклерк, который один управлял теперь всеми войсками, опасался только какой-нибудь случайной стрелы из лука или арбалета, так как от прочих превратностей битвы король, похоже, мог сам уберечь и оградить себя.

Совсем иначе обстояло дело с Гастоном, принцем де Фуа. Годы брали над ним верх: у него перехватило дыхание, его удары сплеча утратили прежнюю мощь, меч в руке сделался вдруг неподъёмным, словно отлитым из свинца, и лезвие бессильно отскакивало от вражеских шлемов и нагрудников из стали. Очень скоро он оказался на волосок от гибели.