– Ты только что спала, маленькая. – Он намотал прядь моих волос на палец – виток, другой, – потом перебросил локон через костяной ошейник. – Твое тело не должно так уставать, его изнеможение отзывается даже во мне.
Я что, правда только что спала?
– Сейчас ночь или день?
– И то, и другое, и то, что между.
– Не понимаю.
– Конечно, не понимаешь. – Подхватив меня с пола, он встал и шагнул к моему гнезду, опустив меня на теплую постель из шкур и перьев. – Хочешь порисовать?
Как будто у меня остался «холст». Весь помост уже был расписан розами и воронами.
– Ты мог бы вывести меня наружу.
– Или привести то, что снаружи, ко двору. – Он вытянул руку ладонью вверх, и костяная пыль на ней сложилась в птичий скелет. Скелет порос сероватой плотью, плоть выпустила черные перья. Захлопали крылья, поднимая тельце в воздух, и птица опустилась на мой палец, обхватив его крошечными коготками. – Можешь поиграть с ней.
– Я не ребенок. – Спорное утверждение, с учетом того, как я цеплялась за его шею, когда он баюкал меня. – Как тебе тут не скучно?
– Полагаю, бессмертие излечило меня от подобных глупостей. – Рука его скользнула мне под юбку, поглаживая изнанку бедра. – А что бывает, когда моя маленькая смертная становится такой раздраженной?
– Зависит от обстоятельств.
Язвительное замечание? Его член в моем горле. Притворяешься, что ничего не чувствуешь? Столько оргазмов, что у меня все болит. Отказываешься стонать его имя? Его пальцы, теребящие мой клитор. Рычишь на него, обзываешь ублюдком, проклинаешь, желая, чтобы он упал замертво? Его член в моей заднице…
– Я вся грязная, – призналась я чуть погодя, а когда он недоуменно нахмурился, пояснила: – Месячные начались. Увидела, когда проснулась.
– Знаю. И зачем, как ты думаешь, я попросил Орли принести чистые тряпицы и угольную пыль? – Что ж, не будь я пленницей похотливого бога, я назвала бы это заботой. – Любопытно, однако, что ты называешь себя грязной из-за чего-то столь… естественного.
– Хелфа запрещает мужу возлежать с женой, когда она нечиста.
Едва эти слова слетели у меня с языка, я содрогнулась.
Не следовало мне говорить такое. Пожалуй, сильнее всего Енош ненавидел упоминания о том, что кто-то другой занимал его место за Эфенскими вратами. И, что было еще хуже, я не была его чертовой женой.
–
Сердце мое застучало быстрее.
Он действительно избавит меня от унижения?
Потому что я назвала себя его женой?
Это… испугало меня.
Я потерла усталые глаза.
– Я тебе не жена.
– Ну да, ты же не приносила мне клятвы.
Внезапная тяжесть легла мне на плечи, и я услышала голос, который почти забыла. Почти.
Кожа моя покрылась мурашками, тело одеревенело. Я спятила, сошла с ума. Разум не выдержал серости и монотонности этого места; иначе почему я стала слышать голоса?
Меня затрясло, и Енош, погладив меня по щеке, заставил посмотреть ему в глаза.
– Почему твое сердце так застучало?
Я съежилась, зажала уши, но шелестящая в черепе какофония шепотков не прекращалась.
– Что это за голос?
– Голос? – Большой палец Еноша провел по моих дрожащим губам. – Что он говорит, маленькая?
– Ужасные вещи…
Енош крепко обнял меня, словно защищая:
– Убирайся из ее головы.
Возле нас стоял мужчина, его лицо находилось в считаных дюймах от моего – пока он не отступил. От него пахло сандалом. Его ярко-зеленые глаза смотрели на меня. Выпрямившись во весь свой впечатляющий рост, мужчина сошел с помоста. Его длинные рыжеватые волосы ниспадали на коричневый фетровый камзол, искусно расшитый золотистыми листьями.
– А вдруг Джон выбрался из могилы? Кто позаботится о папе? – пища издевательски-высоким голосом, мужчина обмахивался рукой, как веером, делая вид, что ему дурно. В венах моих кипела жидкая ярость, а разум отчаянно пытался понять, что происходит. – Если бы я выполнила свой долг жены, мой бедный Джон не…
– Хватит! – рявкнул Енош.
– …заработал бы дырку в черепе. Его смерть на моей совести. Я никчемная дрянь. Неженщина. – Мужчина захлопал в ладоши. – О, какая дивная агония прячется за этими синими глазками, прямо под стать твоим страданиям, Енош, такая…