Король-предатель. Скандальное изгнание герцога и герцогини Виндзорских

«Она была такой нежной, любящей подругой – большая редкость, знаете ли… Так что мы разговаривали после ужина, мы вдвоем. А потом вдруг она взяла меня за запястье, посмотрела вдаль и сказала: «Диана, я продолжаю говорить ему, что он не должен отрекаться от престола. Он не должен отречься…» Затем, внезапно, после этого небольшого мысленного путешествия назад более чем на тридцать пять лет, ее разум вернулся к настоящему; она снова посмотрела на меня, и мы продолжили разговор, как и раньше»[820].

Друзья перестали приходить или получать приглашения.

У нее все сильнее ухудшалось здоровье, ломались ноги и появлялись трещины в ребрах. В феврале 1976 года она была госпитализирована в американскую больницу с кишечным кровотечением – приехала со своей собственной горничной и постельным бельем, которое менялось ежедневно. Чтобы финансировать лечение, Блюм потихоньку начала продавать вещи, некоторые на открытом рынке, другие друзьям – Натан Каммингс купил обеденный стол, немного серебра и сервиз.

В мае 1976 года газета «Франс-суар» опубликовала ее фотографии в шезлонге на террасе на апартаментах. «Герцогиня выглядела жалкой. Ее крошечное сморщенное тельце поднимала медсестра. Ноги были тонкими, как сигарета, и бесполезно болтались. Волосы были туго стянуты сзади в узел. Голова беспомощно упала на грудь. Там было крупным планом ее лицо, и она была немного похожа на китайский мандарин, но больше на мертвую обезьяну»[821]. Блюм подала в суд за «незаконное вторжение в ее частную жизнь» и получила компенсацию в размере 80 000 франков от каждого фотографа.

Позже в том же месяце Уоллис была госпитализирована с бактериальной инфекцией и оставалась в больнице до сентября. Фотография, на которой она уезжает, станет последним, что увидит публика. В следующем месяце королева-мать договорилась встретиться с герцогиней во время визита в Париж, но Уоллис была слишком больна, чтобы принять ее. Вместо этого она прислала розы с надписью «В знак дружбы, Элизабет». Вражда закончилась.

Герцогиня была одинока, подавлена и страстно желала умереть. За ней ухаживали две медсестры, работая круглосуточно в три смены. Проблемы с кровообращением означали, что она больше не могла пользоваться руками или ногами, и ее приходилось повсюду носить на руках. Большую часть времени она проводила в инвалидном кресле, и теперь медсестра кормила ее с ложечки; ее вес снизился до восьмидесяти пяти фунтов. Скоро она потеряет дар речи, ослепнет и будет находиться под капельницей. Чтобы развлечь ее, был приглашен пианист, который сыграл попурри из ее любимых песен, таких как «Прощай, черный дрозд» Майлса Дэвиса и «Я получаю от тебя удовольствие».

Блюм уволила большую часть своих сотрудников, включая секретаршу Джоанну Шульц. Джон Аттер уволился осенью 1975 года без пенсии и выходного пособия после того, как она обвинила его в сговоре с Маунтбеттеном с целью возвращения документов герцога. К 1980 году штат из 32 человек сократился до дворецкого Жоржа Санегре, экономки, его жены Офелии, шофера-садовника Мартина, прачки и португальской горничной герцогини Марии. Мопсы тоже исчезли – их отдали после того, как герцогиня больше не могла выносить их лай.

Алина, графиня Романонес, одна из немногих, кого пропустили мимо привратников, Блюм и доктора Жана Тина, была шокирована переменой в своей подруге, когда навещала ее в 1984 году:

«На этот раз Жорж провел меня через будуар в ее спальню, где она сидела в инвалидном кресле спиной к двери, глядя на деревья и сад. С ней была медсестра. У нее был превосходный слух, и она повернула голову и улыбнулась. Наши взгляды встретились на мгновение, прежде чем она отвернулась, не зная, что сказать, и меня поразило то, насколько она изменилась. Волосы вокруг ее лица были белыми из-за того, что ее давно не красили. Волосы по-прежнему были длинными и густыми, заплетенными в косу и уложенными на затылке.

На ней был синий шерстяной жакет, а на диване позади лежали ее любимые подушки, на одной из которых были вышиты слова «Ты никогда не можешь быть слишком богатым или слишком худым», на другой – «Не волнуйся. Этого может и не случиться». Ее кровать была заменена на регулируемую больничную. Хотя она выглядела опрятно и, казалось, не испытывала боли или дискомфорта, я видела, что эта привередливая женщина, конечно же, больше не захочет принимать своих друзей. Ни эффектного костюма, ни макияжа, ни лака для ногтей – и седые волосы!

Я пододвинула стул, который она использовала у своего туалетного столика, и села рядом с ней. Она смотрела на меня, и на ее лице было милое, почти робкое выражение. Положив свою руку на мою, она спросила: «Кто ты, моя дорогая?»

Я видела, что ее смущало то, что она не знала, кто я. Я сказала: «Я – Алина».

«О, Алина, дорогая, прости меня, – она похлопала меня по руке. – Посмотри, как солнце освещает деревья. Можно видеть так много разных цветов. Скажи Дэвиду, чтобы он вошел. Он не хотел бы пропустить это»[822].