"Король" с Арбата

Конечно, билеты должны быть самые дорогие, хотя я люблю сидеть по мальчишеской привычке ближе к экрану. Хорошо, билеты я куплю хоть на самый последний ряд, пусть даже ничего не будет видно. А вот как быть дальше? Встретимся - сразу в кино или немного погулять? Если сразу в кино, то что мы будем делать в фойе? Пригласить ее в буфет? Но честное слово, я не знаю, как это делается. Пригласить ее в читальный зал? Подумает, что я жадный, даже конфетами не угостил. А кто их знает, какие конфеты самые хорошие! Эх, если бы можно было, то отдал бы ей всю получку - и покупай сама, что хочешь, а сам бы убежал в курилку.

Правда, можно ходить по улицам и минут за пять до начала сеанса явиться в кино.

…Вот и она. Мы идем рядом. Между нами может свободно пройти третий. Ближе я не решаюсь. Она рассматривает свои белые тапочки, спрашивает:

- Что же ты молчишь, Алеша?

- Погода хорошая,- выдыхаю я.

- Так себе,- говорит она.

Опять молчим. Я чувствую, не глядя на нее, что она беззвучно хохочет.

Мы гуляем по нашему Арбату. По нему ходить очень удобно: на одном конце, у самой площади, есть часы и на другом - часы: еще раз туда-обратно, и начнется кино.

- Не опоздаем? - осторожно спрашивает она.

- Ну, зачем же так рано? Там душно. И опять я чувствую, что ей весело.

Мы вошли в кинотеатр как раз со звонком. Люди гуськом, не спеша проходили в темный зал. Некоторые ели мороженое. И тут я не выдержал:

- На билеты, садись, а я сейчас.

Она сочувственно взглянула, смутилась. Я не знаю, что она подумала. Мне было некогда. Вот и буфет.

- Дайте шоколад!

- Вам какой?

- Самый дорогой!

Я с трудом пробираюсь меж чьих-то колен. Усаживаюсь рядом с ней, глупо спрашиваю:

- Еще не начали?

- А разве ты не видишь?

Гаснет свет. Показывают киножурнал. Где-то, что-то, кто-то строит. Мне не до журнала. В кармане плитка шоколада- что с ней делать дальше?

Кончился журнал, начался фильм. Шоколад в кармане мякнет, гнется. Наконец я решился. Тихонько достал плитку. Сам смотрю на экран, ощупью нахожу ее руку. Чувствую _ берет, тянет плитку к себе. Ух! Взяла! Шуршит оберт кой. И вдруг она находит мою руку. Я даже ничего не успел подумать, а у меня в руке половина плитки. Краешком глаза посмотрел, вижу - ест. А сам есть не решился. Так и дер-жал шоколад, пока он не растаял, а потом тихонько бросил на пол.

И чего я вдруг стал ее стесняться? Ведь это же Лидочка, ну, Рыжик, девчонка с нашего двора.

Вспыхнул свет. Мы выходим на улицу. И опять между нами может пройти третий. Так и дошли до ее парадного. Она заторопилась, пожала мне руку и убежала по лестнице, мелькая белыми тапочками.

На другой день Женька спросил:

- Ну как? Поцеловались хоть?

- Еще как! Да и не один раз. Женька вздохнул:

- Завидую. Смелый ты.

…Так мы гуляли по Арбату и день, и еще день, и еще много дней. Я уже не брал Женьку в будку телефона-автомата. Да и зачем, когда теперь мы уже с ней ходили, почти касаясь плечом друг друга.

***

22 июня 1941 года черные тарелки репродукторов выплеснули страшное слово: война!

Последний совет в киностудии.

- Пленку зарыть,- говорит Лева.- Москву бомбить могут. И еще сверху железом.

- Я знаю, где есть железо,- говорит Славик.

- Билеты комсомольские в клеенку,- говорю я. Нонка со стола клеенку притащила, режет. Дядя Ваня рядом, суетится:

- Главное - лопатка. Зарылся, и все, Прасковья Григорьевна.

Мама крестит нас.

- Прасковья Григорьевна, война-это все просто,- путается в костылях Иван Иванович.

- Знаете, главное - лопатка… Нас тормошит, объясняет:

- И винтовка… Наша трехлинейка не откажет… Песчинки попадут - бей сапогом! Опять стреляет!

…Мы уходим на войну. Наш комсомольский батальон, в касках, с винтовками в руках, выстроился перед маршем на фронт. Хмурый ротный делает перекличку, мы отвечаем четко, по-военному. Я вижу на тротуаре среди многих женщин маму, сестру и Лидочку. Она пришла в том самом платье, в котором смотрела «Музыкальную историю», в котором сдавала экзамены в школе. Я слышал от нее, что это платье счастливое.

- Смирно! - кричит ротный. И вдруг она бежит ко мне, обнимает за шею и целует. До чего же неудобно целоваться в каске! Да еще в первый раз. Ротный отвел взгляд в сторону. Что он сделает? Ведь она не солдат, а я ни при чем.

Батальон под оркестр двинулся по Арбату. Меня толкает Женька:

- Что же ты смутился?

- Понимаешь, ведь это в первый раз. Женька хмурится, косится:

- Эх ты, а говорил, что было не один раз.

- Давай, Женя, споем. А ну!

Дальневосточная, опора прочная,

Союз растет, растет непобедим…

***

За шинель трогают. Это опять Женька.

- Спишь?

- Нет…

- Пора,- шепчет Женька,- светает. Мы осторожно начинаем отползать.

В окопе нас встречают радостно: у всех консервированная тушенка, хлеб, вобла и сахар.

Уже штыками проткнули консервные банки, ломтями буханки ломают.

- Сейчас не ешьте,- просит Григорий Иванович,- пойдем в атаку. В набитый живот ранят - смерть.

Кто слушает, а кто уже ест. И вот он сигнал: «В атаку!»