"Король" с Арбата

- На кого?

- Да на всех.

- И на меня?

Боец крутит головой, смеется:

- Не, вы тоже раненый..

- Ну так чего же ты хочешь?

Самокрутка упрямо дымит, а слов все нету. Молчит боец. Поезд стрелки считает. Паровозный дым ползет по телеграфным проводам. С оглушительным ревом проносится встречный состав. Мелькают крытые брезентом орудия, танки и опять спокойные, медлительные желтые поля, далекие в зелени черные деревеньки.

- Я хочу вот что,- вдруг ясным звучным голосом говорит боец.- Чтобы кто-либо пограмотнее написал всю правду про наши сражения и послать в Москву, самому.

- Он все знает, он тоже ранен,- тихо говорит майор. И вдруг со всех полок встревоженные голоса:

- Кто ранен?

- Да вы что? Когда? Куда?

- На фронте? При бомбежке?

- Почему нам не говорят?

- Говорите, товарищ майор.

Комбат снова просит пить. Я слышу, как он долго чмокает. В нетерпеливом ожидании свесились с носилок головы.

- Куда он ранен, товарищ комбат?

Голос майора тихий, дрожащий:

- В душу, хлопцы. Поверили немцам… Договор заключили о ненападении и вот вам, пожалуйста, ночью в четыре часа утра началось…

- Лежите спокойно, товарищ майор.-просит Зоя,- усните.

Кто- то облегченно говорит:

- А я уж подумал и вправду ранило.

Ему охотно, даже обрадованно отвечают:

- В душу, брат, это посильнее, чем тебе вот пониже спины.

- Товарищ комбат, а когда отступать кончим?

- Когда? - задумывается майор.- Когда всю нашу злость соберем в кулак и на фашистов ее, на фашистов, а не вообще на всех.

В вагоне тихо. Опять хорошо слышно, как постукивают на стыках колеса, трутся, о чем-то шепчутся буфера вагонов, тихонько с холодным градусником кто-то лезет ко мне под рубашку. Сквозь дрему процеживает уши чей-то голос:

- …Деревню спалил, а детишек из пулемета. Мы ворвались в деревню. Лежит у колодца девочка, видно, куклой прикрывалась. Вся кукла в пулевых дырках. Ну, мы рванулись дальше. Нагнали их отряд и в рукопашную. Что там было, не помню.

…Поезд дергается. Все чаще, гуще перестук колес на стрелках. Подходим к какой-то большой станции. Боец, раненный в руку, встает, аккуратно готовит подол рубахи, смеется, торопится к выходу:

- Начнем принимать гостинцы.

На каждой большой станции нас встречают делегации с цветами, подарками. Война еще только началась. Здесь, в глубоком тылу, мы первые раненые. Пожилые люди смотрят на нас с неописуемой жалостью, мальчишки - с немым благоговением, а взрослые парни - со стыдливой почтительностью, даже с робостью. А девчата, те штурмом проникают прямо в вагон и опрометью целуют всех подряд. И ничто их не остановит: ни грозный окрик врача, ни растопыренные руки наших сестер. Я за всю жизнь не получил столько искренних жарких поцелуев, сколько за этот путь от Вязьмы до Волги. А впереди у нас еще Урал.

В окна наперебой тянутся женщины, у них на глазах слезы испуга и радости вместе. Они выкрикивают фамилии родных, близких, но еще не было случая, чтобы кто-то откликнулся из нашего вагона. Еще не было случая, чтобы кто-то сказал, что такого-то он встречал, знает. Велика Россия. Велик и ее фронт.

- Майора Уткина нет здесь? - слышим мы в окно женский голос.

- Здесь! Здесь я!. -вдруг кричит наш комбат.-Сюда, сюда к окну!

- Здесь! Здесь он! - оживился весь наш вагон.- Давай ее к тому окну!

Сразу стало тихо за окнами. Мне видно, как толпа расступается, пропускает к вагону молодую женщину, она натыкается.на людей, смотрит в наше окно расширенными глазами, губы ее застыли в ожидающей, как будто виноватой улыбке, гребень сполз с волос. Она ничего не замечает и только гладит ладонями оконное стекло.

- Не сюда! - кричат ей из вагона и с платформы.- Следующее окно!.

Следующее окно майора. Я слышу долгую, колющую тишину. Потом мне видно, как женщину бережно уводит под руку высокий седой старик в полотняном мятом костюме. Он, наклонившись, что-то говорит ей, а она потухшим, потерянным взглядом рассеянно скользит вдоль окон нашего состава. Этот взгляд ни на чем не останавливается, ни за что не цепляется, наверное, он просто уходит в конец состава, где сужаются и постепенно исчезают рельсы, которые приведут еще не один состав на эту платформу. И не один майор Уткин прибудет сюда в санитарном поезде, и не одно извещение доставят почтовые вагоны.

Медленно, осторожно поплыла за окном назад толпа. Мы лежим засыпанные цветами, словно покойники. Одна только разница, что покойники не едят и не курят.

Бойцы предупредительно угощают комбата шоколадом, печеньем. Я слышу его голос. Он будто бы извиняется сам перед собой, бормочет:

- Мало ли Уткиных на свете… И что это я? Тоже мне Леонардо да Винчи… Расстроил только женщину.

Он долго шелестит хрустящей оберткой.

- Алеша,-спрашивает комбат,- а твоя какая фамилия?

- Грибков,- говорю я.

- Да, Грибковых тоже многовато,- успокаиваясь, подытоживает он.- А сколько лет?

- Восемнадцать исполнилось.

- Тебя где ранило?

- Тоже иод Ельней.

- Какой дивизии?

- Сотая. Генерала Русланова.

- Значит, я был ваш сосед слева. Покажись-ка, Какой ты? Может, где и встречались.

- Я не могу повернуться.