"Король" с Арбата

И такой поздний час Алена Дмитриевна?! -

кричу я на Лидочку.

- Тише,- подсказывает суфлер,- подойди, дубина, поближе.

- Тише!-ору я.- Подойди, дубина, поближе.

Лидочка подходит ближе.

- Алешка,- шепчет она,- не дури.

Господин ты мой, Степан Парамонович,

Я скажу тебе диво дивное:

Что к вечерне пошла Алена Дмитриевна… -

к меняется Лидочка.

Потом опять все пошло хорошо. Я уже различаю декорации, Лидочку, Пелагею Васильевну. Она стоит за кулисами напротив и спокойно нам кивает.

На сцену вбегает растрепанная Лариска. Все, как у поэта:

Сама бледная, простоволосая,

Косы русые, расплетенные…

Я на нее закричал так, как требует моя роль. Она в ноги повалилася. Поднял с колеи, ешаю, глажу по голове, по спине. И почему-то сам разволновался больше, чем она.

В зале аплодисменты. У ней па лице слезы. Голову мне на грудь и всхлипывает. Я испугался и прямо задрожал. Не знаю, что уж теперь делать. Ревет моя Алена Дмитриевна, И капают у ней настоящие слезы. Я опять ее глажу, разные слова шепчу и даже поцеловал в ухо. А она прямо захлебывается и даже заикается:

Ты не дай меня, свою верную жену,

Злым охульникам в поругание!…

Повисла на мне, рук не расцепляет и ревет по-настоящему.

"Вот так штука,-думаю,-что же теперь делать?» А зал ну прямо разрывается от аплодисментов. Начал снова гладить, лизнул другое ухо. Приятно, просто жуть берет.

- Алешка, не увлекайся,-шепчет старая Еремеевна.

Дали занавес. Антракт.

В нашей уборной покуривают старшеклассники. У двери выставлены «сигнальщики». Верзила с прыщами на лице, тот самый, что хотел прогнать Славика с комсомольского собрания, меня поучает:

- Ты бы ее обнял крепче и прямо в губы, прямо в губы. А? - наклоняется он и противно смеется мне в лицо.

- Дурак ты,- говорю я.

В уборной стало очень тихо.

- Что ты сказал, тюбик?

- Дурак ты.

Он описывает полукруги около меня и все время переспрашивает, что я сказал. Мне некогда. Я занят: никак не застегивается нижняя пуговица кафтана. Ну и шили же при Иване Грозном!

- Помоги застегнуть,- прошу я.

- Что ты еще сказал?

- Да вот эта пуговица не застегивается. Кругом хохот.

А тут влетает красный Славик.

- Алеша, сейчас начнется, скорей!

* * *

Начинается последнее действие песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова.

- Где ты все ходишь? - ахает Лидочка.- Ведь сейчас начинается погибель моя.

Около - Пелагея Васильевна, старается быть спокойной, но у нее не получается.

- Ребята, Алеша и Гога, Слушайте меня. Сейчас последнее действие. Соберитесь, ребята. Вот ты, Гога, опричник, царский слуга. Но ты… как бы тебе сказать… тоже человек. А вот тебя, Алеша, обидели…

Она вдруг оборачивается, сердится.

- Тише вы!

Стихли молотки. Рядом ребята на цыпочках проносят декорацию.

- Ты, Алеша, сейчас будешь не купец. Ты человек. И тебя обидели. Понял?

Я киваю.

Откуда- то появился взлохмаченный, мокрый наш вожатый Гриша. У него в руках огромный кривой гвоздь.

- Хорошо, хорошо все получается,- ободряет он нас,- только учитесь на «отлично».

- Ребята, по местам,- спокойно говорит Пелагея Васильевна.- Все у вас идет хорошо.

Женька мне бороду свою отдал, а себе прилепил бумажную.

- Я сейчас буду на втором плане,- объясняет он,- а ты v самого края. У меня не заметят.

Занавес пока закрыт. Мы с Гогой стоим друг против друга. Он показывает, куда мне сейчас ударит.

- Прямо в грудь, в твой крест,- говорит Гога, раскачивая кулак. - А ты мне вот сюда, в левый висок, только не очень. Понял, Алешка?

Я молчу. Почему-то подумалось о Нонке. Наверное, ей сейчас приятно было увидеть на сцене свою косу.

- Ты оглох? - спрашивает Гога.- Бей, но не сильно. Так Пелагея Васильевна просила. Помнишь?

Вдруг заскрипел, задергался наш занавес. Началось.

Гога Женьке кланяется, вызывает па кулачный бой любого бойца. Потом я в круг выхожу и тоже Женьке кланяюь. Женька бровями поводит, лыжной палкой в полу точки делает, хмурится. Все опричники ему в рот смотрят.

Ну, значит, приготовились мы к драке, то есть к кулачному бою. Сказали друг другу все слова, какие надо, и приготовились. Богатырский бой начинается.

Гога размахивается, а я грудь подставляю. Ударил он. Ударил сильно. Не знаю, как я устоял. Гога в зал смотрит, прошелся, подбоченясь, по сцене, опять встал напротив.

А потом вдарил и я. Показалось мало - вдарил еще. А тут захотелось и еще. Он даже не защищается - только пятится в угол и все кричит:

- Так нельзя… Это не по Лермонтову…

- Это фольклор,- говорю я.

Женька сигает со своего трона, разнимает нас, а тут заскрипел, задергался занавес. На сцене Наташа, Пелагея Васильевна, моя мама, Костя и еще кто-то.

- За что ты его? - волнуется Костя и уводит меня за руку.

- Где тут у вас курить можно? - оглядывается он.

- В уборной.

Здесь, в уборной, много старшеклассников. Увидали Костю, смутились, папиросы в рукав, незаметно дым разгоняют.