"Король" с Арбата

Мы догнали Мишку у выхода. Славик его руку от лица отнимает.

- Не приняли,- дрожат у Мишки губы.

Мы молчим. Рядом оказалась Наташа. Прижала к себе Мишкину голову, тихонько гладит:

- Ничего, Миша… ничего, мой мальчик… Все пройдет. Тогда и вы не вступайте,- вдруг расплакался Славик,- не вступайте, и все. Алеша?

- Нельзя так, Славик,- тихо говорит Наташа,- все будет хорошо. Мишу примут. Обязательно примут. Ты слышишь, Миша? Тебя примут.

- Это еще как сказать,- сомневается Гога.

Мишка сухими глазами смотрит на всех нас. Он верит и не верит.

- Наташа,- шепчет он,- ребята…

Лидочка его руками обняла, теребит:

- Тебя зачем Пелагея Васильевна к доске вызывала? Ты понял? Ну, вчера же дело было. Ну, сочинение про мужество писали? Помнишь?

Мишка молчит.

- Это когда про Муция Сцеволлу я рассказывал,- поясняет Гога,- забыл, что ли?

Мишка молчит.

- Да ничего он не соображает,- машет рукой Гога.- Ну, я побежал, сейчас меня…

И вдруг я вижу в коридоре знакомую фигуру. Это Пелагея Васильевна. Идет в нашу сторону, близоруко читает таблички на дверях. Потом нас увидела, заторопилась.

- Ребята, Пелагея Васильевна! - толкаю я друзей. Она подходит, растерянно улыбается. С Наташей за

ручку, всех внимательно оглядела, Мишку по щеке потрепала и вдруг забеспокоилась:

- Мне же в райсовет нужно. Это на каком же этаже, Наташа?

- Райсовет выше, Пелагея Васильевна. Она было пошла, потом вернулась:

- Да, я совсем забыла. Проверила ваши сочинения «Как я понимаю мужество?». Накрутили кто во что горазд. Вот только один Миша написал на «отлично».

Она ему прическу взъерошила, заторопилась.

- Ну, я пошла. Значит, этажом выше?

И пошла по коридору прямая, строгая наша Пелагея Васильевна.

- Миша,- радуется Лидочка,- поздравляю. У тебя же «отлично».

Мы все поздравляем, тормошим Мишку. Только Славик в окно смотрит, удивляется:

- Как же так? Ей второй этаж, а она на трамвае хочет? Вон стоит на остановке. Ждет. Почему это, Алеша?

***

Мы ходим по школе с комсомольскими значками. Славик где-то позади водит за нами свою вихрастую компанию.

Когда мы собираемся у окна возле нашей батарейки, то (давик с компанией на почтительном расстоянии. Иногда он осмелеет, подойдет к нам и, оглядываясь на своих дружков, спросит:

- Ну как, Алеша?

- Хорошо, Славик,- говорю я.

- Ну вот,- сопит Славик, потом руки за спину, направляется к дружкам.

Мишка на переменках почти не выходит. То они вместе с Лидочкой за партой сидят, то с указкой проверяют друг друга по лохматой географической карте.

- А как добраться до Магадана? - спрашивает Мишка. И Лидочка, спотыкаясь кончиком указки, ведет длинную линию от Москвы на Дальний Восток.

- Почему до Магадана? - спрашиваю я.

- Так, Алешка. Уеду летом. Насовсем. Объявление видел. Требуются туда люди. Поступлю в рыбаки… Может быть, с отцом встречусь.

- Письма от него получаешь?

- Были… А теперь нет.

- Ну, еще напишет,- говорит Лидочка.

Далеко Колыма от Москвы. Где-то останавливается, а потом все-таки идет к Мишке письмо. Если в ящик опущено, то придет…

А если?…

Мы не отвечаем.

* * *

.

…На войне погибают просто. Как застанет пуля, так и падает боец. Мы уже месяц воюем, и я ни разу не видел, чтоы над умирающим картинно склоняли солдаты обнаженные головы, ни разу не слышал торжественных слов, вроде «отомстите за меня, отомстите за Родину!». Я только одни раз видел в атаке развернутое знамя полка. Не поднимались мы с земли под звуки сигналов боевой трубы.

Иногда мы слышали последние слова смертельно раненных. Это была просьба сообщить родным, как все случилось. И мы сообщали, хотя и наспех, но писали все честно. Каждый убитый для нас был героем. А кто же он еще, если остановил полет пули, предназначенной для другого.

В отступлении всегда хочется есть, а больше всего мучит жажда. Сколько легких, безнадежно пустых фляжек мы перетрогали на поясах убитых. Сколько раз тоскливо ощупывали вещевые мешки на их спинах. Ощупывали и обманывались: вместо хлеба - запасные портянки!

Наша полевая кухня все время где-то отстает. Но все-таки кто-то о нас думает, заботится. То нам раздают в пачках пшенные концентраты, сухари, а вот сейчас по окопу разносят в касках сахар.

Сахару мы потребляем очень много. На сахар можно выменять что хочешь: конверты, папиросы, карманное зеркальце и даже удобную гранату-лимонку.

Все наши роты сейчас несут большие потери, но ловкие старшины ухитряются получать сахар даже на убитых. Мы уже привыкли слышать, как наш старшина наставляет своих добровольных помощников:

- Берите и на Филиппова, и на Громова, и на Воробьева…

А ни Филиппову, ни Громову, ни Воробьеву уже давно сахар не нужен…

С каждым днем это число фамилий удлиняется.

Невольно подумалось страшное: кто будет есть сахар, полученный на меня, на Женьку…

Кадровые бойцы научили нас делить сахар по справедливости, без обиды. На шинели несколько кусков сахару. Один из нас, отгадчик, отворачивается. Кто-нибудь накрывает кучку сахару ладонью, спрашивает: «Кому?» Отгадчик, не оборачиваясь, говорит кому. И так дальше, пока на шинели не останется лишь сахарная пыльца.