"Король" с Арбата

— Знаешь, Алешка, раз ты король, ты должен знать, какие полезные ископаемые есть в твоих владениях.

— Это зачем?

— Вот мне нужна глина. Красная, а лучше белая. Есть у тебя?

— Для чего?

— Лепить. Я лепить люблю.

— А что лепить?

Хочешь, тебя вылеплю. Я бюст Шмидта лепил, того, что с «Челюскина», и Максима Горького.

— А Чапаева можешь?— осторожно спросил я.

— Могу.

— Тогда пойдем.

Я повел его за помойку. Здесь была чудесная, послушная пальцам белая глина. Когда-то мы натаскали ее со стройки теперь уже построенного Женькиного дома.

* * *

А на следующий день произошло вот что. Женька начал лепить. Мы стояли за его спиной и молчали. Просто удивительно все получается. На нашей скамейке лист фанеры, на ней большой ком белой глины. И вот из этого кома получилось знамя. У Женьки пальцы тонкие, сильные и очень ловкие.

Сначала из кома вышел толстый блин, а потом появились складки, и вот уже глина как будто и вовсе исчезла, и мы увидели шелковое легкое знамя. Казалось, оно сильно бьется на ветру, стараясь куда-то улететь, но древко упрямо держит его.

Я такое знамя видел в Музее Революции. Его нарисовал художник. Прямо из золотой рамы картины в зал музея неслись три всадника. Один из них в буденновке поднялся на стременах, с силой рвет из ножен шашку, рот у него страшно открыт, наверное он кричит: «Даешь!» А рядом, чуть откинувшись назад и цепко обхватив ногами брюхо коня, развернул во всю ширь мехи гармони кавалерист в белой, наверное, от солнца, гимнастерке. Так и кажется, что ветер врывается в его открытый смеющийся рот, схватывает слова песни «Братишка наш Буденный, с нами весь народ…» и несет эту песню все дальше и дальше в задымленную, пороховую степь.

Третий всадник скачет с красным знаменем. Ему, наверное, труднее всех. Уж очень трепещет это знамя, уж очень напряглись сильные руки знаменосца.

И вот сейчас я опять вижу то же знамя. И хотя оно вылеплено из белой глины, мы все его видим только красного цвета.

Хорошо бы на такую тему дали школьное сочинение! Например: «Красное знамя» или «Атака», а может быть, «Смело, товарищи, в ногу!» Я бы уж постарался, я бы писал да писал. А то ведь нет. Все одно и то же, вроде: «Как я провел лето». Это значит грибы, купанье, удочки…

Мы так увлеклись, что даже не заметили, как подошел Мишка Жаров в новенькой летческой фуражке. На ней, как небо, голубой околыш с красной звездой и золотой птицей на самом верху.

В другое время мы обязательно бы ее по очереди примерили и даже бы лизнули блестящий козырек. А сейчас один только Лева понимающе спросил:

— Отцовская?

— Конечно,— спокойно сказал Мишка и тихо добавил:— Теперь уже отцовская.

Мы позавидовали.

Все-таки хорошо, что у Мишки теперь есть настоящий отец, да еще летчик.

И опять мы молча дышим в согнутую Женькину спину, и снова перед глазами волшебное красное знамя из белой глины, которая еще вчера шариками выстреливалась из наших рогаток.

Меня позвала домой Нонка. На лестнице вынула из волос гребенку, сказала:

— У нас гости. С маминой работы. Дай-ка причешу.

В комнате две женщины и старичок. На столе пакеты. Я попробовал искоса в них заглянуть, но Нонка незаметно повернула их в другую сторону.

— Ну, как, герой?— спросил старичок и стал ощупывать мои мускулы.— Ого! Ничего!

Женщины тоже смотрят на меня и хорошо улыбаются, как будто это у них такие мускулы.

— Не балуешься тут без матери?— спросила одна из них и, нагнувшись, осмотрела мои ботинки.

— Что вы, он у нас послушный мальчик,— засуетилась Нонка.— Давайте, я чай поставлю.

Я ожидал, что сейчас спросят про то, как окончилась учеба и какие отметки. Взрослые это любят. И потому прилежно, как только могу, смотрю на Нонку.

— Ну, как школа? Какие отметки?— весело спросил старичок.

— Ничего,— говорю я,— разные отметки.

— Ой, давайте я все-таки чай поставлю,— заторопилась Нонка.

Теперь улыбаются все гости. Смеется Нонка, весело и мне:

— Всякие отметки,— осмелел я и уточнил:— Всего полно. Так что не в обиде.

Гости пить чай отказались, посидели, поговорили, стали прощаться.

— Сейчас поедем в больницу к матери,— покашлял старичок.— Из профкома мы… Что от тебя передать?

А что я могу ей передать? Слепить что-нибудь из глины? Не успею. Или книжку какую? Есть у меня под подушкой: «Красные дьяволята». Так с ней и сплю.

Достал, протянул старичку:

— Вот! Здесь про наших разведчиков, и про Махно, и про Перекоп.

Он полистал ее, покрутил головой:

— Оставь себе. Записочку лучше черкани.

В записке я сообщил, что во всем буду слушаться Нонку и чтобы мама, милая моя мама, скорее выздоравливала.

— Ботинки-то, ботинки-то у него,— вздохнула одна из женщин.— Какой размер носишь?

Она что-то себе записала, и они опять стали прощаться. Старичок снова потрогал мои мускулы, весело сказал:

— Вот так, брат. Красный дьяволенок. А под Перекопом я сам был… В другой раз приду, расскажу.

— Дядя, а что такое профком?— спросил я. Они все засмеялись.