"Король" с Арбата

Выходит Гога, сует мне карту, я скорее одеваться. Из комнаты голос Гогиной матери:

— Гога, спроси мальчика, может, он хочет покушать?

— Спасибо, не хочется,— я хватаю шапку и долго путаюсь у двери в разных цепочках и запорах.

…Обо всем этом я сейчас в окопе рассказываю, может быть, сам себе, а может быть, Григорию Ивановичу. Он то ли дремлет, то ли слушает. Лица не видно.

— Вы слушаете, Григорий Иванович? Он не отвечает: дремлет наверное.

— Чудаки,— сквозь шум дождя слышу я близко его голос, чувствую на щеке теплое дыхание.— Чудаки. Не могли ко мне на студию приехать. Я бы уж помог.

И опять усыпляюще стучит дождь по каске.

— Алешка,— говорит Женька,— а все-таки мы тогда кино сделали. Помнишь, кадрики собирали?

— Угу,— говорю я.

— Какие кадрики?— шумно ворочается в воде Григорий Иванович.

Я вспоминаю, как приуныл наш двор, как затосковала вдруг вся наша скамейка. Это были грустные дни.

* * *

…Нет у нас новых кинокадров. Костя уехал в отпуск, а больше нам надеяться не на кого.

К Нонке повадился ходить в гости какой-то длинный студент в очках, белых штанах и очень вежливый. Весь прозрачный, как ландрин. Походка на цыпочках, вот-вот вспорхнет и улетит. А Костя по земле ступает твердо, уверенно. Так и кажется, такие как он, то есть рабочий класс, ногами землю отталкивают. Потому она и вертится.

Я сказал об этом Нонке, она чуточку задумалась, сказала:

— Странно.

Потом долго писала письмо. Я крутился около. Уж очень хотелось узнать, кому она пишет, но Нонка, как всегда, выпроводила меня за хлебом. Я тоже сказал: «Странно»— и с неохотой покатился в булочную.

И вот сейчас мы сидим на нашей скамейке и ничего не делаем. Просто опустились руки. Где же нам достать еще пленки. Только один Женька, насвистывая, лепит из пластилина какого-то веселого чертика. Тетя Дуся метет двор, изредка косится на нас. Наверное, ее беспокоит, почему мы вдруг такие смирные.

Лева говорит, ни к кому не обращаясь:

— Сейчас «Чапаев» идет в «Художественном», в «Арсе» и в нашем «Кадре». Вот где пленка-то.

Рыжик, насвистывая, долго следит за метлой дворничихи, потом вскакивает со скамейки и кружится на одном месте:

— А я придумала! А я придумала!

— Что?— спрашиваем мы.

— А вот что. Ведь кинобудки тоже подметают. Так?

— Так,— соглашаемся мы.

— А куда мусор выметается?— все так же кружится Лидочка.

— Во двор, наверное, а что?

Лидочка останавливается, оглядывает нас всех по очереди. И вдруг хохочет на весь двор:

— Не дошло?

— Стоп, тут что-то есть,— говорит Лева.— Ну, конечно, нужно пошарить в мусоре около кинобудок.

Нам стало все ясно. Ведь «Чапаев» сразу идет в трех кинотеатрах. Наверняка на каждом сеансе бывают обрывы ленты. При склейке механики обрезают кусочки и, конечно, бросают их на пол, а потом выметают на улицу.

— Ура!

— Ха-ха!

— Банзай!

Мировецки!— заключил Славик наши восторги.

Ну, конечно, нужно вставать очень рано и бежать к будкам этих кинотеатров, пока дворники не подмели там дворы.

За всю свою жизнь я еще никогда не вставал раньше дворников. Просто не приходилось.

И вот наступило это знаменательное утро. Меня разбудила мама. Она собирается на работу. За окном очень громко прогрохотал первый трамвай.

Наскоро обжегся чаем и скорее во двор. (Уж очень хотелось выйти из дома раньше мамы.)

На скамейке только розовый Рыжик. Зевает и ногами болтает. Сунула мне нагретое яблоко:

— Позавтракай.

Спит наш двор. Тихо. Только очень отчетливо слышно, как перекликаются гудками паровозы на Киевском вокзале и почему-то поют петухи.

Скрипнула калитка. Входит с чемоданом, весь запыленный, отец графа де Стася. Наверное, с поезда. Нам удивленно кивнул и — в подъезд. Мы слышим, как он долго звонит. Вдруг открывается окно на первом этаже, где живет граф де Стась Квашнин, и спиной к нам выползает какой-то лохматый дядя в зеленом свитере.

Нас не видит, юркнул за сараи.

— Жулик,— толкаю я Рыжика. Она приставила мне палец к губам, тихо смеется.

— Нет, не жулик, сиди. Я ничего не понимаю.

— Жулики галстуки не снимают,— шепчет Лидочка.— Вон, смотри, Женька идет.

Подошел Женька, буркнул что-то, уселся рядом, глаза трет. Лева и Мишка выходят из подъезда сразу вдвоем. Волосы мокрые. Наверное, и умывались вместе, под одним краном.

— Истребитель сильнее бомбардировщика,— горячится Мишка,— у него пулеметы, а скорость знаешь какая?!

Лева садится прямо на землю около нас, сладко потягивается.

— Истребители, бомбардировщики… ну тебя. Соснуть бы сейчас.

— Ну, пошли, мальчики,— встает Рыжик. Мы, спотыкаясь, выползаем за ней на улицу.

Вот и наша Плющиха. На тротуарах уже народ. Люди идут торопливо, бодро.

Я еще никогда не видел, как утром люди идут на работу. У многих улыбки, может быть, люди радуются первым солнечным лучам. Наверное, это очень здорово войти в свой цех, сказать всем «здравствуйте!» и принять от товарища из ночной смены нагретые его руками металлические рычаги управления станком.