"Король" с Арбата

Мне почему-то становится тоскливо. У ребят тоже лица кислые. В самом деле — как только мы пошли в школу, еще семь лет тому назад, нам все время и в школе, и дома, и во дворе — все, кому не лень, твердят одно и то же: «Учитесь на «отлично». Ну, просто надоело слушать.

Дворничиха тетя Дуся двор подметет, к нам подойдет и начнет:

— Вот не хотите, как я, метлой махать — учитесь «на отлично».

Наш участковый дядя Карасев идет мимо по своим де­лам, обязательно остановится, спросит:

— Как учеба, шалопаи? Давайте у меня чтоб на «от­лично». Вот так.

Дома мама вздыхает:

— Ну, что тебе мешает учиться на «отлично»?

И так каждый день одно и то же. Мы уже привыкли к этим словам, и не знаю, кого как, а меня они уже не заде­вают.

Сейчас Славик смотрит на Наташу, тяжело вздыхает.

— Ты что, Славик?

— Да ну, все одно и то же,— щурится на свет мальчу­ган.— Хоть бы кто-нибудь сказал: «Учись, Славик, пло­хо» — я бы тогда все наоборот делал. Ведь правда, так ин­тереснее?

Наташа смеется. Смеемся и мы.

Гурьбой спускаемся в раздевалку. У нас стало привычкой подавать Пелагее Васильевне пальто. Когда в первый раз это сделал наш культурный Женька, мы все очень по­разились. Гога определил это как подхалимаж. Но на сле­дующий день Женька схлопотал плохую отметку по литературе, и Гога удивленно пожимал плечами:

— Странно… ничего непонятно.

С тех пор когда мы выходили из школы вместе с Пелагеей Васильевной, всегда кто-нибудь из нас первым летел вниз по лестнице и поджидал учительницу с ее пальто.

Сейчас я первым бегу вниз. Впереди медленно спускают­ся по узкой лестнице старая преподавательница по немец­кому и тот самый педагог, что когда-то в учительской комнате спорил с Пелагеей Васильевной, ругал нашего физи­ка Николая Ивановича. Они заняли всю ширину лестницы: не проскочишь, я замедлил шаг. Учитель поддерживает кашляющую немку и что-то убежденно ей говорит.

— Это же непедагогично,— слышу я его голос.— Она заставляет ребят на сцене драться.

— Выслуживается,— захлебывается в кашле немка,— перед районом выслуживается.

— А вы заметили, уважаемая Амелия Карловна, она специально пригласила ту девушку из райкома. Специально.

— Да, да…— сморкается немка,— карьеристка. В завучи метит…

На лестничной клетке я обгоняю их, через две ступеньки кидаюсь вниз, За спиной услышал:

— Хулиганье… все из ее класса…

В раздевалке хватаю пальто Пелагеи Васильевны, держу на руке, жду. Вот и немка со своим попутчиком, она с лю­бопытством смотрит на меня, а я аккуратно, очень стара­тельно сдуваю пушинки с пальто Пелагеи Васильевны…

На улице меня ждут мама, Нонка и Костя. И снова, как в тот далекий вечер, Наташа поглядывает на часы.

— Опять убегаете?— интересуется Славик.— Как тогда?

Лидочка дергает Славика, он оглядывается, хмурится.

Наташа смущенно треплет Славика за подбородок, делает всем нам салют и убегает.

— Пойти за ней, что ли?— раздумывает Славик. Лидоч­ка показывает ему кулак, и он успокаивается.

«ПЛЮЩИХФИЛЬМ»

Приближались весенние каникулы. Кто сидит у окна, тот в промокашках не нуждается. Яркое, веселое солнце сушит чернила в тетрадях, греет наши затылки, ползает между параллельными прямыми на доске, залезает в про­бирки с растворами, и уже не понять: какой же точно цвет у медного купороса?

Я жду каникул, как раскаленная почва капли влаги. Все-таки мы здорово устали за эту, как нам говорят «решающую», четверть. У Пелагеи Васильевны почему-то все четверти « решающие».

Вместе с веселым солнцем то и дело веселится весь наш класс. Ребята острят наперебой. И почему-то сейчас, в эти весенние дни, у нас получаются остроты. Даже когда Жень­ка просто показывает палец и при этом серьезно молчит, весь класс начинает дико хохотать.

Наша стенгазета «Товарищ» почти вся разрисована удачными карикатурами, и даже помещены стихи. Наверное, весной у поэтов появляется вдохновение, а у всех людей прибавляется энергии. Ее просто некуда девать.

Славика уже два раза выгоняли из класса. Один раз за «прожигательное» стекло (когда-то, в детстве, год назад, мы тоже увлекались выжиганием), а в другой раз за то, что стоял на голове.

Сейчас я смотрю в окно на школьный двор и вижу ску­чающего Славика. Наверное, прогнали в третий раз. Он тоскливо сидит на перевернутой тачке и противно скрипит ржавым колесом.

Потом задумчиво смотрит на небо, на наши окна и мед­ленно направляется к трансформаторной будке высокого напряжения. На железной дверце будки строгое предупреж­дение: «Не трогать! Смертельно!» Ниже нарисован череп и две кости. Славик долго изучает надпись, потом лезет в кар­ман и мелом аккуратно пишет на дверце: «А я тронул и не умер».

Монотонно, словно откуда-то издалека, наш географ рассказывает о каких-то полезных ископаемых, О них сей­час не хочется думать так же, как о дровах в жару.

Рядом Женька увлеченно рисует чертеж самодельного киносъемочного аппарата. Мы уже знаем, что киносъемоч­ный аппарат — это то же, что и наш проекционный. Только он со всех сторон закрыт, чтобы не засветилась пленка, и в нем нет осветительной части.