Король шпионских войн: Виктор Луи — специальный агент Кремля

Пройденные круги визового ада он однажды описал в New York Times в статье, которую назвал Let Му People In[76]. «В Австрии [на вылете] я был предупреждён пограничниками: «Осознаёте ли вы, что покидаете свободный мир?». Но если бы я подъехал на своей машине к границе [с другой стороны], меня бы в свободный мир не впустили». К тому времени он уже побывал в ста странах и сокрушался, что исполнить мечту детства — побывать во всех странах мира — ему вряд ли удастся.

Страны же советского блока его не интересовали: туда чиновники из Москвы ездили как к себе в деревню, а КГБ работал официально и в открытую. Как-то раз его спросили про Польшу, он ответил: «Польша — бедное государство. Бывал я там, но делать мне там нечего. Я могу дружить только с Англией».

Казалось бы, оставалась одна страна, куда ему точно путь заказан после всех его выкрутасов — коммунистический Китай. В это невозможно поверить, но в КНР Луи тоже умудрился побывать. Около 1980 года, когда Пекин начал свои знаменитые реформы Дэн Сяопина, и страна стала открываться миру, китайцы пригласили его к себе, и он отправился вместе с женой Дженнифер в эту миллиардную цивилизацию, с которой воевал в одиночку.

Наверное, это ещё не скоро уложится в мозгах компиляторов учебников и кураторов отечественного «патриотического просвещения и воспитания» — то, что Виктор Луи был одним из величайших русских путешественников.

«ЛЕВИН» ПРОТИВ «ИСААКОВИЧА»

— Ни в коем случае! — горячо запротестовал Симыч.

— Ваша хваленая демократия нам, русским, не личит.

(Владимир Войнович, «Москва 2042»)

Специфическое ремесло Виктора Луи рождало сотни, тысячи мелких и крупных конфликтов. Наверное, его фигура заинтересовала бы исследователей в области конфликтологии. Словно таблетка шипучего аспирина, Луи генерировал вокруг себя сонмы брызг, стаи лопающихся пузырьков и уйму шипения.

Он шёл, оставляя позади шлейф из врагов.

Его ненавидели советские диссиденты за то, что он боролся с ними лучше любого гэбэ и репрессивной психиатрии. Его презирали западные собкоры, потому что он вертел ими, как хвост, который виляет собакой. Ему по-чёрному завидовало ближнее окружение за его успех и богатство. Партийно-кагэбэшные боссы не любили его за несправедливость: они вроде как главнее, а ему почему-то можно больше.

У Луи было очень много врагов.

Но едва ли он всех их считал своими врагами — просто потому что они были не более чем тактические противники, а видеть врагов в обычных завистниках, лизоблюдах и обиженных лишенцах не солидно.

Настоящий враг должен быть тебе под стать, должен быть тебе ровнёй. С ним надо оспаривать жизненное пространство, статус, влияние, деньги, власть. Такая вражда не может быть одноразовой — она если и не на всю жизнь, то кажется, что на всю. Главный твой враг должен занимать твои мысли, «резидентом висеть» в мозгу, влиять на решения. Хочешь ты того или нет, с ним надо перманентно соизмерять поступки и действия. Говоря высокопарно, враг — он, в каком-то смысле, внутри тебя.

Это — ВРАГ. И такой враг бывает, как правило, один.

У Виктора Луи такой враг был, пусть даже этот враг, возможно, и гнал от себя эту мысль, не желая с ней мириться, ставя себя на порядки выше. Он был сравним с Луи по мощи интеллекта, силе духа, воле, хитрости, коварству, упрямству, амбициям. И хотя по объёму доступного человечеству оставленного наследия и планетарной известности Луи с ним даже не сопоставим, это были люди, которые стоили друг друга.

Главного врага Виктора Луи звали Александр Исаевич Солженицын.

В 1968-м рукопись «Ракового корпуса», перепечатанная через две, а то и три копирки, уже гуляла по рукам. Самиздат принято было читать за ночь, что снижало риск и для дающего, и для берущего. Именно поэтому считалось, что запретной литературой насыщаются «под одеялом».

Впрочем, такой уж «запретной» рукопись Солженицына не была: сам он, хоть и сцеплялся с властями, всё ещё состоял членом Союза писателей СССР, раньше даже выдвигался на Ленинскую премию и уж тем более не считался подпольщиком после прорывных «Одного дня Ивана Денисовича», впервые открыто рассказавшего народу о ГУЛАГе, и «Матрёнина двора».

В конце 67-го «Раковый корпус» даже отдаётся в набор: читатели ещё ждут, что, несмотря на запрет другой его нетленной вещи, «В круге первом», новая повесть появится «у Твардовского», то есть в самом либеральном на тот момент «толстом» журнале «Новый мир». Не все верят, что «оттепели» конец: людям мерещатся большие перемены, которые принесла бы публикация. Вообще, тогда — не в пример тому, что сейчас — верили, что одно событие, одна книга, одно слово могут перевернуть мир, изменить жизнь. Быть может, это и есть то, что называется патетическим словом «надежда». На интеллигентских кухнях надеялись, что страна станет другой.

Словом, то, от чего в низах «бродили умы», в верхах «закипал мозг».