Король шпионских войн: Виктор Луи — специальный агент Кремля

И далее: «Этот эпизод заставляет задуматься о странных и тёмных путях, какими могут попадать на Запад рукописи советских писателей. Он есть крайнее напоминание нам, что нельзя доводить литературу до такого положения, когда литературные произведения становятся выгодным товаром для любого дельца, имеющего проездную визу…».

Письмо было размножено в неимоверном количестве — около 250 экземпляров — с расчётом на то, что хоть один попадёт на Запад. И это случилось.

Луи был в бешенстве и растерянности. То ли он действительно был пойман за руку, то ли его очень профессионально подставили. Мы не знаем ответа, но в любом случае кто-то на Западе выбрал момент, чтобы наказать его за манипуляции с рукописями, и применил против него его же пиар-методы. На современном приблатнённом языке, «Луи грамотно слили».

Неприятность была и в том, что к Солженицыну, обладавшему огромным авторитетом, прислушивались — и в Союзе, и за границей. В итоге, «там» всерьёз занегодовали и начали задавать Луи неприятные вопросы: «А Вы что, правда торгуете краденым?!»

Репутация тогда стоила куда больше, чем сегодня, особенно для того, кто ею зарабатывал. Ветеран советской контрразведки Станислав Лекарев так оценил этот эпизод: «Здесь [органы] пошли, в общем-то, на подрыв авторитета Виктора Луи, что свидетельствует о том, что Солженицын был для них важнее. Фактически, пошли на «сжигание» своего агента. Но «сжигания» не произошло, потому что все и так знали: то, что Луи говорит, — это то, что разрешено Кремлём и Лубянкой».

Может, оно и так, но собственный имидж Луи всё же был если не «сожжён», то изрядно «подпалён»: кто впредь станет работать с вором и контрабандистом?

«Обман был запланирован по методу операции со Светланой, — пишет беспощадный к Луи Илларио Фьоре, — но ставка была куда более высокой, так как речь шла о живом символе интеллектуального бунта в СССР… лишь только случайное звено цепочки разрывалось, сразу раскрывалось мошенничество, до того, как продукт достигал потребителя».

Виктор занервничал. Он редко паниковал, и уж точно этого не показывал, но тут он начал обзванивать друзей и искать поддержки. Драматурга Юрия Шерлинга Луи попросил срочно встретиться. Тот думает, что беседа пройдёт, как обычно, вальяжным чином в одном из «намоленных» мест творческой тусовки вроде «Националя», но друг начинает разговор прямо в машине, которую припарковал на обочине. Волнуясь, он уверяет Шерлинга, что обвинения против него надуманны и что слух о вывозе им «Ракового корпуса» — ложь и подстава. Он, очевидно, надеется, что Шерлинг поможет создать «правильное» мнение о нём в еврейской среде.

Во второй половине апреля копии «Корпуса» достигают также Италии и Британии, где повесть фрагментами печатает «Литературное приложение» к The Times: любопытно, что именно от него Дженнифер Луи была аккредитована в Москве.

Через несколько лет, когда на баковскую дачу приедет писатель Виктор Некрасов, Луи первым заговорит о Солженицыне. «Поверьте мне, ничего этого не было, — чувственно произнесёт он. — Рукопись я не вывозил, в издательстве «Грани» уже лежал экземпляр. Это обычная издательская интрига. Эмигранты торопились набрать очки путем скандала, открывающего им дорогу к скорейшей публикации».

Если и так, то скандал получился: история вышла крайне неприглядной — что называется, «осадок остался». А пиар-возможности у Солженицына были не меньше, а может быть, даже и больше Викторовых.

Слухи расползаются, как тараканы во время ремонта. Александр Исаевич сам их невольно (или вольно?) опишет в 1971 году в «Бодался телёнок с дубом» — документальном произведении, где он, почти как репортёр, описал, как власть его выпихивала в диссиденты: «…И сразу находится бывшая зэчка, сидевшая с ним (Луи. — Прим. автора) в карагандинском лагере, приносит дивный букет: никакой не Луи, Виталий Левин, сел необучившимся студентом, говорят — что-то с иностранными туристами, в лагере был известным стукачом, после лагеря не только не лишён Москвы, но стал корреспондентом довольно «правых» английских газет, женат на дочери английского богача, свободно ездит за границу, имеет избыток валюты и сказочную дачу в генеральском поселке в Баковке по соседству с Фурцевой. И рукопись Аллилуевой на Запад отвёз — именно он».

С классиками не спорят. Но вопросы сами лезут на язык: «Что за «зэчка»? Она сидела в мужском лагере? Откуда она знает, что он «Левин»? В тундре был Луи, а как в Казахстан переехал, так Левиным заделался? «Не лишён Москвы» — а почему должен быть лишён, если, как Солженицын, попал под амнистию в 56-м и реабилитацию в 57-м?»

Но — залп дан, снаряд вылетел. Словно выстрел из ПЗРК, слухи, пущенные окружением Солженицына, сами находят Луи в Союзе и за границей. Его подталкивают — надо объясниться лично. Близкие знакомые (в их числе называют и поэта Евгения Евтушенко) уговаривают подать голос, ведь молчание было бы знаком согласия с обвинениями.