Король шпионских войн: Виктор Луи — специальный агент Кремля

Когда-то меня, совсем еще молодого, он спрашивал, почему я, человек способный, не стремлюсь к такому же благополучию, как он, — есть эта «желудочная наивность» даже у людей умных. Теперь он сказал, что относится с большим уважением к тому, что я не отказался от своих взглядов, но вообще это более или менее чепуха — СССР будет существовать еще тысячу лет[81], слово в слово то, что говорила мне Надежда Мандельштам. Я ответил, что, напротив, жду серьёзного кризиса, и для меня последним симптомом его приближения будет разрыв с системой и бегство на Запад самого Луи. «Если только этот разрыв ещё возможен», — добавил я».

Пнул Луи — есть чем возгордиться на Западе.

Английская прижимистость Виктора удивительно сочеталась с русской барской щедростью: последняя вступала в роль, когда дело касалось собратьев-зэков. В наших терминах, он им помогал не только «административным ресурсом, но и кэшем». Женская половина окружения Луи сплетничала между собой о лежащих в недрах Викторова рабочего стола квитанциях банковских переводов на крупные суммы на имена лагерных товарищей. Для гордых, которые не могли «жить за чужой счёт», он придумывал мифическую «работу», за которую платил «гонорар». Это «кормление» он понимал как «лагерную ренту», которую с его помощью бывшие зэки «вытягивали» из советской казны.

Виктор Горохов в своих надиктованных на плёнку воспоминаниях о Луи приводит один символичный эпизод. «Однажды, когда мы ехали с ним на «порше» в город Боровск, я ему сказал:

— Ты со всеми своими номерами укладываешься в одну фразу, в одно понятие.

— В какое?

— Ты боишься быть фраером, — сказал я. — Кроме того, если тебе не дают в два часа дня где-нибудь обедать, ты ужасно боишься, что тебе баланды не дадут. Это зэк в тебе сидит, со страшной силой!

Поэтому он сдерживает в себе доброту природную, очень большую широту души и очень большую любовь к людям, которых он считает своими, — и он при этом жутко боится быть фраером. Он боится, что к нему хорошо относятся, потому что что-то от него надо. Боится стать фраером. Его и по сей день прокатывают не близкие люди».

Одному лагерному другу, испанцу (быть может, это и был Педро Сепеда?), перед его отъездом на родину Луи дал три тысячи долларов (тогда — безумные деньги) на открытие музыкальной школы. «Всё равно прогорит», — обречённо вздохнул Луи, когда друг уехал. Это была не инвестиция, не кредит: это был его налог на чистую совесть.

«Он был очень широким человеком, — говорит Марина Голынская. — Не любил, когда к нему в карман за пятью рублями лезут, а по доброй воле мог отдать очень много».

Тот же Горохов вспоминает, как однажды попал в больницу:

««Ты имеешь право требовать с меня, чтобы я о тебе заботился», — сказал мне Луи.

«Почему?»

«Потому что я знаю, как тебе трудно. Но знаешь, я не умею заботиться о тех, кто лежит в больнице. Но, например, знаю, что тебе нужен маленький телевизор».

И принёс телевизор, почти карманный, почти со спичечный коробок. И у меня был свой телек, предел мечтаний всех лежачих больных.

Однажды он пришёл и сказал:

«Я тебе привёз, что мог, теперь я тебе дам сертификаты серии «Д», пусть твоя родня идёт в «Берёзку» на Грузинской».

А на следующий день приехал его сын и привёз ещё массу всего, потому что Виктор как-то не понимал, что мне надо и сколько. И в этом была и «дружба», и какое-то «освобожусь от этого чувства, что я должен помочь». Он кидал в меня блоки американских сигарет, выспросил, могу ли я пить, и прислал ещё и спиртного. Отделавшись от меня, больше не приезжал: я обеспечен и со мной всё в порядке.

«Имеешь право требовать»… Это было трогательно».

У этой истории есть постскриптум: дарёные сертификаты Горохов так и не потратил, испугавшись, что его вычислят, и тогда… продал их назад Луи.

«Однажды мы с моим мужем Фёдором Фёдоровичем крепко сели в калошу, — вспоминает Римма Шахмагонова. — Я пришла и говорю: «Витька, спасай». Он без разговоров вытащил пачку денег и сказал: «Отдадите, когда сможете». Писателю Зиновию Юрьеву (настоящее имя — Зяма Гринман), мужу Елены Кореневской, Луи говорил: «Зиновий, я тебя очень люблю с одним большим «но»: ты ничего не просишь, а это подозрительно».

Когда в 70-х годах Госбезопасность «прищучила» Кореневскую и Юрьева, Виктор физически прятал их на своей даче, подражая «прятанью» Ростроповичем Солженицына. «Однажды он запер меня на чердаке и велел не появляться, — рассказывает Кореневская. — Я там сидела и писала, он публиковал это под чужой фамилией. И ещё вязала: я всегда обожала вязать. Позднее он мне передал шутку Андропова: «Виталий Евгеньевич, у вас что, любовницы вяжут?». Ведь на эту дачу, я уверена, приезжал лично Андропов».

Едва ли «лояльное крыло» КГБ не знало, что за партизанка у него там сидит.