Король снов

Фулкари обратила внимание на непривычное возбуждение Деккерета, как только он вошел в отведенные им покои, расположенные лишь этажом ниже помещений понтифекса. Она быстро подала ему бокал вина, молча подождала, пока он залпом осушил его, и лишь потом заговорила.

— Какие-то неприятности?

— Похоже на то.

Деккерет с трудом заставлял себя говорить. Он ощущал легкое головокружение от усталости, от голода, от этой странной напряженной беседы.

— На Зимроэле?

— Да, на Зимроэле.

Фулкари посмотрела на него со странным выражением. Он еще ни разу не видел в ее прекрасных серых глазах такой глубокой тревоги. Деккерет знал, что вид у него должен быть ужасным. Ему казалось, будто все его тело окостенело. В глубине головы, за глазами, что-то подергивалось. Мышцы на щеках болели: слишком много неискренних улыбок, предположил он. Фулкари подала ему второй бокал вина, и он выпил его почти так же быстро, как и первый.

— Ты вообще не хочешь говорить об этом? — ласково спросила она после того, как они некоторое время просидели в молчании.

— Нет. Я не могу. Не могу, Фулкари. Это вопросы высших государственных интересов.

С этими словами Деккерет подошел к окну и застыл спиной к Фулкари, глядя в ночь. Перед ним простирался почти весь Стойен в своей мистической красоте: стройные здания на высоких кирпичных стилобатах, ритмичное чередование высоких и низких построек, возвышающиеся поодаль искусственные холмы, великолепное изобилие тропической растительности. Фулкари осталась где-то в другом конце комнаты. Она молчала. Деккерет знал, что жестоко ранил ее своими резкими словами. В конце концов, она была его спутницей на всю жизнь. Пусть она еще не была его законной женой, но она станет ею, как только последствия этого неожиданного кризиса улягутся настолько, чтобы уместно было устраивать королевскую свадьбу. И все же он говорил с нею так, будто она была случайной женщиной, выбранной для развлечения на вечер, с которой просто недопустимо делиться любыми, самыми незначительными подробностями разговора между понтифексом и короналем. Он понял, что просьба стать его супругой и разделить с ним все трудности королевской жизни ничего не стоит без полного доверия с его стороны, без посвящения жены во все самые трудные и запутанные детали его ежедневных трудов.

Он выждал еще немного, а потом прервал тяжелое молчание.

— Ну, ладно. Все равно нет никакого смысла скрывать все это от тебя. Престимиона настолько вывела из себя эта авантюра Мандралиски — это восстание, — что он намеревается подавить его силой. Он говорит о том, что следует послать на Зимроэль армии, чтобы сокрушить мятеж. Если я правильно его понял, он не хочет даже предложить ультиматум. Нет, только вторжение и штурм.

— Получается, что ты с ним не согласен?

Деккерет повернулся всем телом и смотрел теперь Фулкари в лицо.

— Конечно, я не согласен! Как ты думаешь, кто поведет эту армию? Кому придется отвечать за подавление сопротивления в Пилиплоке и продвижение по реке до Ни-мойи? Фулкари, это будет делать не Престимион. Это не Престимиону предстоит стоять перед воротами Ни-мойи и требовать, чтобы их открыли, это не Престимион обязан разбить их, если…

Фулкари смотрела на него спокойным, задумчивым взглядом.

— Конечно, — рассудительно произнесла она, — Насколько я понимаю, такими вещами должен заниматься корональ.

— И ты думаешь, что жители Зимроэля будут радостно встречать армию вторжения распростертыми объятиями и поцелуями?

— Да, Деккерет, я согласна, что это весьма неприятная задача. Но разве есть другой выход? Я, правда, знаю очень немного, только то, что рассказывал тебе Динитак: о шлеме, которым пользуется этот Мандралиска, о тех мерзостях, которые он творит с его помощью, о том, как он подговорил этих пятерых безмозглых братьев провозгласить независимость Зимроэля. Что еще остается понтифексу делать перед лицом открытого мятежа? Только послать армию и навести порядок. А если при этом будут разрушения… разве их удастся избежать? Государственное устройство должно быть сохранено любой ценой.

Теперь уже Деккерет удивленно уставился на нее, не до конца понимая, куда она клонит.

Перед ним была Фулкари, какую он очень мало знал прежде, — леди Фулкари Сипермитская, женщина из высшего аристократического круга, чья родословная восходила через много поколений к лорду Махарио. Конечно, она вряд ли могла сознавать, какой великой ошибкой рискует стать подавление мятежа Самбайлидов при помощи вооруженной силы. Со внезапной силой озарения он вдруг почувствовал, что после всех лет, проведенных в Замке, даже после того, как он сам стал короналем, он впервые воочию увидел существенную разницу между аристократами Горы и простолюдинами — такими, как он сам.

Но об этом он не сказал ни слова. Он ответил просто:

— Я не хочу устраивать войну на Зимроэле. Я не хочу убивать невинных людей, я не хочу жечь города и деревни, я не хочу разбивать ворота Ни-мойи.

— А как же Мандралиска?