Король-Солнце Людовик XIV и его прекрасные дамы

Тем временем в среде французской знати разразился истинный ураган. Начало ему положила королева, которая до сих пор не была замечена в том, чтобы осмеливаться оспаривать решения своего венценосного супруга. Мария-Терезия прорыдала всю ночь, устроила сцену Людовику и заявила, что, если ее вынудят подписать брачный контракт, Бог не допустит этого святотатства и у нее отсохнет рука. Между прочим, королева ничуть не скрывала своих надежд на то, что мадемуазель завещает все свои богатства второму сыну королевской четы, герцогу Филиппу Анжуйскому (через полгода этому дитяти было суждено скончаться в трехлетнем возрасте). Доверенная камеристка королевы, испанка Молина, набралась смелости и заявила королю прямо в глаза:

– Если бы в Испании нашелся подданный, пожелавший жениться на дочери короля, ему отрубили бы голову, и именно так должно поступить ваше величество.

Герцог Филипп Орлеанский, у которого какой-то мелкотравчатый гасконец увел из-под носа огромное состояние мадемуазель, разбушевался вовсю. Он кричал, что больше в глаза не желает видеть эту «бессердечную принцессу», что ее надо запереть в дом умалишенных, а де Лозена вообще вышвырнуть в окно. Против этого брака выступила вся знать, послы иностранных государств в открытую дивились, как король мог запятнать репутацию своей семьи таким позором. Сын герцога де Конде, герцог Энгиенский, заявил, что внучка Генриха IV была рождена не для графа де Лозена, и он после обряда венчания собирается подойти к выходу из церкви и прострелить новобрачному голову из пистолета. Мачеха мадемуазель, вдова Гастона Орлеанского, обратилась к королю с двумя письмами, в которых умоляла короля «предотвратить ту крайнюю беду, в которую принцесса готова броситься очертя голову». Придворные, знавшие Гастона Орлеанского, уверяли, что, будь герцог жив, он своими руками задушил бы собственную дочь. Восстал даже штат прислуги принцессы: ее секретарь, некий Гийуар, заявил, что она совершает поступок, недостойный принцессы, который сделает ее посмешищем всей Европы. Что же касается лично его, Гийуара, то, прослужив столько лет покойному герцогу и его дочери, он не сможет унизиться до того, чтобы выполнять приказы простого дворянина, «который ничем не лучше, чем я сам». Большинство прислуги поддержало его, и великая мадемуазель в приступе гнева уволила всех недовольных.

Маршал де Виллеруа упал на колени перед королем, умоляя его не совершать этой ошибки, которая навеки очернит его репутацию в глазах народа. Король уже начал колебаться; придворные дамы подослали к Мадам де Монтеспан принцессу де Кариньян, рассчитывая сыграть на личном интересе фаворитки. Принцесса убедила Атенаис, что рано или поздно король пожалеет о своем роковом решении, принятом непродуманно, и поставит ей в вину, что она не смогла отговорить его. Монтеспан, которая очень благосклонно относилась к де Лозену, мудро рассудила, что в ее интересах отговорить короля от этого шага, и ей это удалось.

Ощутив бурлившее вокруг недовольство, мадемуазель и де Лозен решили отказаться от торжественной церемонии и обвенчаться в ночь с пятницы на субботу. Однако 18 декабря, в четверг, король вызвал ее во дворец и сообщил о циркулировавших в обществе слухах, что он приносит ее в жертву, дабы устроить судьбу графа де Лозена. Подобное событие может повредить репутации короля за границей, а посему он выступает против ее замужества. Людовик тотчас же заявил, что она может выбрать себе любого мужа среди «всей французской знати, за исключением графа де Лозена».

Горе мадемуазель не знало границ. Она заливалась слезами, кричала в голос, разбила зеркало своей кареты и слегла в постель, имея вид «безутешной вдовы». Ей наносило визиты множество придворных, включая Мадам де Монтеспан, весьма лицемерно соболезновавшую ей, и герцога Филиппа Орлеанского, как обычно, болтавшего о духах и туалетах. Только принц де Конде лишил ее последних иллюзий, заявив, что если бы король не отменил своего решения, он, Конде, устроил бы похищение Лозена и его исчезновение, дабы спасти честь королевского дома.

Рано утром в пятницу граф де Лозен явился к адвокату мадемуазель с просьбой отвезти в ее дворец дарственные документы на герцогство Монпансье и княжество Домб. Бывшая невеста была чрезвычайно тронута этим благородным жестом, ибо подарок был сделан безотносительно от заключения брака.