Король утра, королева дня

Энья такого не ожидала. Она не знала, чего ждала, когда приняла весь запас шехины, устроила себе передоз, вспорола реальность, но явно не этого. Она прикрепляет наладонник к оби, поудобнее цепляет мечи за спиной. Все направления выглядят одинаковыми. Она пускается в путь трусцой. Спасибо велосипеду, темп можно поддерживать бесконечно.

Здесь она беременна? Какова природа этой реальности или нереальности?

Колонны и контрфорсы множатся бесконечно. Единственное воспринимаемое изменение – то, что она слышит; отдаленный, медленный пульс на самой границе восприятия.

Биение сердца? Энья касается рукой пола. Мягкий, теплый; едва ощутимо вибрирует в такт – тук-тук, тук-тук, тук-тук.

Если вся вселенная – это тело Антагониста, то понятно, почему комната не кончается.

Нечто белое привлекает внимание в однообразной реальности. Она бежит к цели трусцой, не спуская с нее глаз; посреди унылого пространства со сводами так легко потеряться. Кажется, это большой белый валун. Нет, не валун. Приблизившись, Энья понимает, что это зуб. Одинокий моляр в три раза выше ее самой.

Неужели власть Антагониста над реальностью ослабла так сильно, что он больше не осознает форму и строение собственного тела?

По другую сторону зуба она находит мужчину. Он заточен в металлическую клетку для публичной казни. Ржавые железные полосы впиваются в его тело, удерживают голову прямо, заставляя глядеть куда-то в бесконечность сводчатого потолка и арок, но он смотрит на Энью. Она его узнаёт, хотя видела не в расцвете лет, как сейчас, а в глубокой старости.

Это мистер Антробус.

– Как вы здесь оказались? – спрашивает она.

– Вы меня сюда послали.

– Но вы умерли.

– Да. Однако в вашем воображении я буду жить, пока живы ваши воспоминания обо мне.

– Но это не мое воображение.

– Разве? Мы же говорили с вами про рай и ад, вспомните.

– Кажется, вы сказали, что мы сами творим для себя рай и ад.

– Некоторые могут создавать рай или ад для кого-то еще. Я поделился с вами своим образом ада, и он запечатлелся в ваших грезах и страхах, став реальностью.

– Господи…

– В каком-то смысле да. В конце концов, это же Мигмус.

Он смотрит вниз – во всем его теле только глазные яблоки и губы способны двигаться. Между его ступнями – черная дыра.

– Что это?

– Выход.

– Куда?

– Я не знаю. Наружу.

– Зачем мне туда идти?

– Потому что вам надо уйти отсюда.

– А если я хочу остаться здесь?

– Вы ничего тут не найдете, кроме бесконечного повторения уже увиденного. Если останетесь, будете в точности как я. Мы оба окажемся в западне там, где ничего не меняется.

– Похоже, у меня нет выбора.

– Нет. У вас он есть. Это у меня нет выбора.

– Я должна туда прыгнуть?

– А у вас есть другие идеи?

Через мгновение мистер Антробус, прикованный к зубу, становится единственной броской деталью посреди бесконечности из плоти и костей.

Она падает всего несколько метров в удушливой темноте, прежде чем вертикальный туннель закладывает вираж. Это одновременно волнует и пугает, словно поездка на «американских горках» в абсолютной темноте, когда ты не знаешь, в какой момент случится очередной нырок, и станет ли он концом поездки или началом окончательного низвержения в погибель; держаться не за что, ничего не чувствуешь и не видишь, никакой опоры нет: тысячекилометровое адреналиновое свободное падение.

Не было ли похожей сцены в «Докторе Ноу» [193]? Такая мысль кажется ей неуместной в момент скольжения внутри заполняющего всю вселенную тела врага. В подобной ситуации любая мысль неуместна. Темнота светлеет, приобретая телесный оттенок красного. Стенки пищевода становятся прозрачными. Спуск теперь не такой стремительный – она успевает заметить провалы и повороты и подготовиться к ним. Неужели в итоге она с воплем и плеском окажется в Поджелудочном море? За желатиновыми стенами проносятся артерии, трепещущие, хлопающие клапанами желудочки сердца; ионно-голубые молнии ветвятся вдоль нейронов и перепрыгивают синаптический зазор с рокотом грома; альвеолы размером с маленькие дирижабли то набухают, то сжимаются; внутри в невесомости парят все грезы и символы темной ночи души, [194] застывшие, мертвые, в ожидании жизнетворного дыхания, которое их пробудит.

Болезнь? Безумие Антагониста или ее собственное? Здесь ничему нельзя доверять, в особенности самой себе.

Внезапно труба обрывается, и Энья сопровождает прибытие в пункт назначения визгом.

Ребенок…

Но посадка мягкая, на податливые складки с ворсинками, похожими на пальцы. Она торопливо вскакивает – поглаживание гибких пальчиков заставляет чувствовать себя изнасилованной. Куда ее занесло? Небольшая круглая камера, из которой есть выходы. Стены напоминают плотно прилегающие стволы деревьев, вылепленные из красного мяса, потолок – решетку из переплетенных ветвей плоти, с которых свисают желтые светящиеся мешочки, похожие на непристойные фрукты. Прямо над Эньей – портал, через который она проскользнула в это потустороннее место.

Комната тридцати двух дверей.[195]

Выбирай. Выбирай любую.