Король утра, королева дня

Были случаи, когда Юэн будил ее, рыдая от боли, страха и унижения, и были случаи, когда силуэт, очерченный светом из коридора, появлялся в ее дверном проеме, отбрасывая тень на ее кровать.

Веди себя хорошо. Будь славным мальчиком. Будь хорошей девочкой. А что у нас тут внизу, м-м, как красиво, как хорошо, не старое и не пользованное, а новое и свежее, ты же любишь папочку, да? Любишь? Ну еще бы. Тогда сделай вот это. Ложись вот так. Потрогай папочку вот тут.

И доктор светит ей в глаза большой яркой лампой, и она слышит, как он говорит – будто думает, что она глухая или совсем дурочка: «Она словно не хочет вспоминать, миссис Макколл. Она словно приказала самой себе не вспоминать».

Но Энья помнит.

Она помнит.

Каждую. Чертову. Мелочь.

– Ублюдок!

Мечи поют, вырываясь из ножен за спиной. Тати и катана. Здесь, в средоточии силы, символы вспыхивают и потрескивают на лезвии, как пламя новой звезды: Энья поднимает катану над головой. Дзёдан-но-камаэ.

Ее отец улыбается, приподнимает указательный палец с подлокотника сланцевого трона.

И она постигает уже известное отцу. Она понимает, что, если сразит его одним ударом, вложив в него всю свою ненависть, боль, жажду возмездия и ярость, сила отца превзойдет все мыслимые пределы. Ибо, если она его прикончит, уничтожит, ненависть будет вечной. За ненавистью останется последнее слово. Она сама по себе будет последним словом. Оно будет вечно звучать в залах Мигмуса, и это не закончится никогда. Искаженные Твари, нимроды, фагусы, Повелители Врат – они тоже будут существовать вечно, созданные и вдохновленные силой ее ненависти, пока она сама не погибнет. От собственной ненависти. И всякая надежда на новое мифическое ви́дение – новую мифологию, новых героев, богов и демонов, которые сметут усталый пантеон Потустороннего мира, – издохнет в корчах, задохнется в пучине ее злобы.

Она хочет его зарубить. За десять, двадцать, сто грехов, двадцать, сто, тысячу преступлений и медленных, сладострастных увечий она хочет почувствовать, как ее меч вонзается в его плоть, хочет увидеть, как он сгинет от Божественного света ее иероглифов.

За мать.

За Юэна.

За себя. За все несбывшиеся версии Эньи Макколл, которые могли бы существовать, за жизни, которые они могли бы прожить, за любовь, которую они могли бы испытать, если бы не он.

Действие/бездействие. Понимание/непонимание.

Два самурая на склоне холма, под дождем. С неба льет как из ведра.

Все ее стратегии оказываются пустышками. Путь подвел ее.

Внутри нее Пустота.

Она вырывает разъем из катаны. Иероглифы исчезают, превращаясь в ничто. Она подносит меч к своему лицу. Край клинка касается носа. Острый, как слово Божье.

С криком, который никто не сумел бы расшифровать, она швыряет меч далеко от себя, прочь от вершины горы. Он кувырком летит вглубь Мигмуса. Свет, взявшийся ниоткуда и отовсюду, озаряет клинок, пока тот не теряется в пустоте.

Энья поворачивается к отцу. Закрывает глаза.

Она снова вспоминает, как отец жестоко издевался над ее братом, над нею, над их матерью – всей семьей. Видеть эти воспоминания невыносимо, их прикосновение обжигает, как желчь, и все же она их собирает, обнимает. И принимает в себя. Она произносит три слова. Каждое из этих слов стоит Энье больше, чем что-либо когда-либо стоило ей за всю жизнь. Отчуждение и разлука с матерью, потеря работы, расставание с Солом, незапланированная беременность, мщение во имя Детей Полуночи – ничто из этого не сравнится даже с толикой цены любого из трех этих слов: «Я тебя прощаю».

Это не полное прощение. Это всего лишь три слова прощения, и ей потребуется вся оставшаяся жизнь, чтобы превратить их в нечто большее, но для начала сойдет.

Она открывает глаза.

Сланцевый трон опустел.

Средоточие тьмы, которое она ни за что не смогла бы продемонстрировать кому-то из любимых людей, раскалывается сверху донизу, словно его пронзает молния. Шкатулка с древними печалями распахивается, подставляя содержимое свету. Твари, что роились и размножались внутри, пронзительно вопят и умирают.

Маленькая девочка в свадебном платье из коричневатой тафты выходит из-за каменного трона. Энья опускается на колени, манит ребенка к себе. Девочка застенчивая и угрюмая, но все же любопытство превозмогает легкий страх, и она приближается.

– Я пришла, чтобы забрать тебя отсюда. Тебе больше не нужно здесь оставаться.

– Я не хочу уходить. Мне тут нравится.

– Правда? А что тут есть хорошего?

– Я.

– И тебе действительно это нравится?

– Нет. Но я не хочу возвращаться. Не заставляй меня вернуться. Я не вернусь. Ты меня не заставишь. Это мой дом. Мой. Зачем ты сюда приперлась и все испортила, испоганила все веселье, сделала таким ужасным? Ну кто тебя просил приходить и что-то менять? Почему ты хочешь меня забрать отсюда, если я не хочу уходить?