Король в Несвиже

Понятовский, одевшись в новый контуш, посмотрев в зеркальце, улыбнувшись себе, причесав волосы, натянул на голову шапочку и примкнулся незамеченный к той части замка, которую занимали фрауцимер.

Панна Моника ждала его у порога. Могло бросится ему в глаза и удивить то, что в передней, которая обычно бывала пустой, в этот раз он обнаружил около десятка сильных девушек, задыхающихся от смеха, сперва с криком изчезнувших при виде его, потом вернувшихся назад, вставших у порога, и когда Филипп входил к панне Моники, с шумом окружили дверь, которую он закрывал за собой.

Панна Моника была немного бледной и смущённой. Она просила его сидеть, налила ему кофе и вышла.

Филиппу почудилось, что, выходя, она закрыла за собой дверь на ключ. Но он этому посмеялся. Не могло этого быть!

В весёлом расположении он взялся за кофе. Всё было для него по плану и складывалось счастливо: петиция к королю была превосходно продумана Шерейкой, знал её всю на память; в отношении с Монисий нечего было желать. Дело было только в том, как и где, при чьём посредничестве он мог дотянуться до наияснейшего пана, чтобы ему вручить переписанный начисто аккуратно запрос, но за тем следил достойный его протектор и советник. Погруженный в эти мысли о своём счастье, Филипп не обратил внимания на то, что в передней за дверями господствовало чрезвычайное движение, смех, выкрики, какой-то стук, в самые двери даже кто-то всё больше ударял, как бы непреднамеренно. Панна Моника, которая собиралась удалиться только на мгновение, не возвращалась. Выпив кофе, съев все булки, которые он нашёл на столе, Русин начинал беспокоиться, нужно было ему возвращаться к себе. Выждав достаточно долго, встал он наконец, подошёл к двери, взялся за ручку, потянул… Что за чёрт? Закрыта были на ключ! Он не мог этого понять. Попробовал второй раз… закрыта!

Он принял это за шутку панны Моники, которая вскоре собиралась вернуться; не было смысла тревожиться… Сидел за столом и ждал. Между тем, прошло так добрых полчаса. Он уже сидел тут слишком долго. Подошёл он к дверям, попробовал ещё раз и начал в них стучать, крича: «Откройте!»

Ответили ему сначала очень интенсивные смешки, а вскоре потом послышался знакомый голос панны Моники:

– Сиди, сударь, спокойно. Прошу, чтобы меня впустили к нему, и всё объясню.

Филипп остолбенел.

Он не мог понять, что это могло значить. Какая-то шутка, фигля… но для чего! Ему сделалось холодно и горячо, он потёр чуприну. Затем медленно повернулся в замке ключ, двери немного подались, и втиснулась бочком, держа палец на устах, панна Моника. Филипп приветствовал смехом, она давала ему какие-то знаки.

– Прекрасного вы мне наварили пива! – воскликнула она. – Какие-то заговоры против князя замышляли, или что? Воевода приказал вас арестовать, где схватят, и закрытого держать под самой сильной стражей. Я несчастная! Нужно было, чтобы вас, сударь, тут у меня схватили, весь двор будет об этом осведомлён, стыд, срам…

Она закрыла свои глаза, словно плакала… Филипп стоял окаменелый.

– Что же вы наделали? Что? – начала панна.

Только теперь пришло Русину в голову, что кто-то должен был предать его петицию, которую собирался подать королю, и что это приняли за плохое. Но всё-таки никакого криминала не было, никакого заговора против воеводы!

– Панна Моника, благодетельница моя, – воскликнул он, стуча по груди, – это клевета, я ни в какие заговоры не вдавался, ни о каких не знаю. Меня зовут Понятовский и с этого титула королю Понятовскому я хотел подать просьбу, пожалуй, за это меня виновным делают. Но я же шляхтич, никто мне этого запретить не может. Заключать в тюрьму меня никто не имеет права!

Монисия слушала грозно нахмуренная.

– Ваша милость думаете спорить с князем? Ты всё-таки слуга его. Князь, должно быть, узнал, что ты хотел без его позволения подавать просьбу, и справедливо приказал запереть вас. Король бы мог подумать, что он сам поместил здесь бедного смотрителя, дабы его величеству глаза этим выколоть, что имеет такую бедную родню.

Панна Моника начала вздыхать и отчаиваться очень естественно. Филипп, обычно мягкий и боязливый, на этот раз, видя все свои надежды утраченными, приведённый в отчаяние, бунтовал. Он бросился к дверям, желая силой оттуда выбраться, но панна приступила к дверям.

– Что ваша милость сделаешь наилучшего? – крикнула она. – Погубишь себя. А тогда тебя в кандалы закуют и в темницу отправят; сиди спокойно. Как только князь вернётся, я пойду просить его, если смогу добиться. Стучать в двери ничуть не поможет, хотя бы ты их выломал. Десять гайдуков стоят на охране и я слышала, как им приказ давали, если бы ты хотел вырваться и бунтовал, чтобы заковать тебя и отправить в башню.

В голове Филиппа закружилось. Он наслушался о немалом количестве дел князя воеводы, который не уважал ничего, когда ему кто думал сопротивляться. Что же он, бедолага, один, а хотя бы и с Шерейкой вдвоём мог против силы воеводы.

Представление просьбы было делом значительным, но теперь больше, чем она, интересовала его личная свобода, месть воеводы, вся сломанная будущность.