Король в Несвиже

Моника, читающая в его лице, легко поняла, что он встревожился, и что теперь с ним может делать что хочет. Она ударила его слегка по плечу.

– Будь спокоен, – сказала она тихо, – только спрячься тут скромно и не делай шума, а я постараюсь, чтобы ничего плохого не произошло. Подачу просьбы выбей себе из головы, пересидеть можешь тут в моём покое, пока король не уедет; потом, я надеюсь, воевода окажется любезней и…

Она не докончила.

– Оставь это мне, – добавила она через мгновение. – Десятник, который с гайдуками стоит на страже при вас, мой знакомый из Бьялы ещё, я постараюсь, чтобы вашей милости не отказывали ни в чём, однако, сиди тихо, спокойно, нужно сдаться!

Говоря это, она кивнула головой Филиппу, постучала в двери, быстро молча выскользнула и сразу за ней упали замки, а Русин, попавшийся в ловушку, оказался там один, с головой, в которой запутанных мыслей не мог ещё привести в порядок.

Всю надежду он складывал на Шерейку. Шерейко должен был заметить, что Филиппа не стало, и догадаться, что его заперли; он один мог его спасти. Он не сомневался, что добрую волю ему не ограничат.

Удручённый и грустный, он бросился на стул, облакатился обеими руками о стол и остался так, погружённый в чёрные мысли, не ведая уже ни какой час протекал, ни что делалось вокруг. За дверями голоса гайдуков, охраняющих его, звучали как-то странно не по-мужски…

* * *

Сразу за Малевом в поле начинался приём короля с той весьма деликатно продуманной фигли, которая хотела urbi et orbi[16] показать, что король сарматов, наследник Храбрых и Кривоустых, не мог на коня сесть… Станиславу Августу не годилось даже показать травмы и горя… это унижение. На тракте стояли верховые лошади для кортежа наисветлейшего пана и отдельно, под золотистым седлом, Палмир, для короля. Конюшие Божецкий и Каминский привели коня и были вынуждены остановить карету.

Король смеялся, но побледнел; он понял, что этот конь, на которого он сесть не мог, должен был свидетельствовать о его изнеженности и немощи.

Шидловский, Комажевский, Бишевский и почти весь двор вышли из карет, садясь на верховых лошадей, так, что король с кс. епископом и духовными практически один остался в карете.

Доктор Боэклер поспешил ему на выручку, беря на себя то, что он не мог позволить, ради состояния здоровья наисветлейшего пана, этой конной поездки. Таким образом, разыгралась маленькая сцена на глазах радзивилловских конюших – король вроде бы настаивал, Боэклер не допускал, остальной двор, естественно, был на стороне доктора, так, что наияснейший пан непреднамеренно должен был ехать дальше в карете. Честь спасена, но это первое впечатление радзивилловского приёма было горьким…

Полмили оставалось уже до города, который по-прежнему в дыму бьющих пушек показывался, когда снова королевский экипаж должен был остановиться.

На тракте стояли всадники: генерал Моравский и великий литовский писатель Платер в многочисленной ассистенции панов шляхты. Моравский приблизился к экипажу и сообщил наияснейшему пану, что эскадрон гусар национальной кавалерии, который он должен был конвоировать из Несвижа в Гродно, стоял в поле, ожидая приказа, должен ли был отбыть манёвры, и какие?

После верхового коня, которого король не мог оседлать, кавалерия, которою не мог муштровать из экипажа, была вторым, как бы сознательно придуманным намёком, и значила… король-баба.

Почувствовал это сильно Понятовский, но умел скрыть это второе досадное впечатление, от которого легко бы его Радзивиллы могли избавить, – смеясь, кланяясь, потирая руки, благодаря и стараясь показать себя счастливым от всего.

Всё-таки вполне равнодушным к своей гусарии и войск Речи Посполитой, которые она тут представляла, не мог Станислав Август показать себя. После короткого раздумья, хотя воздух был холодный, хотя морозный ветерок навевал с севера, вышел он из экипажа и… пешим пошёл к эскадрону, построенному у дороги. Подбежал к нему Комажевский с советом, который был очень необходим, ибо король едва ли знал, что предпринять с манёврами. Он и адъютант Бишевский повторно спасли честь короля, прибегая к нему, получая якобы приказы и относя их командиру эскадрона. Эта гусария, хотя в войне не много могла бы быть полезной, потому что была слишко тяжёлой и не отвечала новым запросам военного ремесла, на глаз выглядела очень красиво и живописно. Она напоминала давние времена и могла вызывать слёзы и вздохи, но тут… никто мыслью не переносился в прошлое и красивых этих маскарадных рыцарей приветствовали улыбками.

Гусары, раз приступив к манёврам, к которым были приготовлены на показ, нескоро их докончили. Они рады были показать себя перед радзивилловской милицией своё превосходство над ней. Король, таким образом, переступая с ноги на ногу, чтобы как-то разогреться, и, не забывая давать знаки своего наивысшего удовлетворения, должен был так промучиться добрых полчаса; после чего, часть эскадрона он послал вперёд к Несвижу для занятия караула, к которому был командирован, а оставшиеся сопровождали карету.