Король в Желтом

Остального мне услышать не довелось. Сам не знаю почему, я отвел взор от его лица и посмотрел в дальнюю часть церкви. Тот же человек показался из-за органа и прошел по галерее тем же путем. Он не мог вернуться так быстро, а если б и возвратился, я бы его заметил. Мое сердце упало, я вздрогнул, и все же его уход и возвращение меня не касались. Я смотрел на него, не в силах отвести глаз от черной фигуры и бледного лица. Поравнявшись со мной, он обернулся и через всю церковь послал мне взгляд, полный ненависти, пристальный и разящий: я никогда еще не видел подобного выражения лица и, да смилуется Господь, не увижу снова! Затем он исчез за той же дверью, в которую, как я помнил, вышел менее минуты назад.

Я сидел, пытаясь собраться с мыслями, и чувствовал себя ребенком, готовым разреветься от боли.

Обнаружить в другом такую ненависть – настоящая мука, а ведь мы даже не знакомы. За что он ненавидит меня? Человека, которого никогда прежде не встречал? Все мои чувства сменились острой болью, даже страх уступил тоске – то был момент истины, но в следующую секунду я начал размышлять, и чувство нелепости происходящего пришло мне на помощь.

Как я уже говорил, это была современная церковь, маленькая и хорошо освещенная. Ее можно было обозреть одним взглядом. Благодаря высоким окнам и отсутствию витражей, солнечный свет наполнял всю западную галерею.

Кафедра располагалась в центральном нефе, я сидел к ней лицом, следовательно, если бы что-то двигалось в западной части церкви, оно не избежало бы моего взгляда. Не удивительно, что его привлек проходящий мимо органист. Должно быть, я неверно рассчитал время между его первым и вторым появлением. В последний раз он вошел в другую боковую дверь. Взгляда, так расстроившего меня, попросту не было, всему виной – мои нервы.

Я огляделся по сторонам. Что за прекрасное убежище от сверхъестественных ужасов! Чисто выбритое, умное лицо монсеньора Ц., его хладнокровие и простые, плавные жесты – разве не отгоняли они мысли об ужасающей тайне? Взглянув поверх его головы, я чуть не рассмеялся. Эта крылатая дама, поддерживающая край балдахина над кафедрой, будто алую скатерть с развевающейся на ветру бахромой, направит на василиска золотую трубу и сдует со свету, стоит ему подойти к органу. Наслаждаясь причудливыми и забавными мыслями, я сидел и смеялся над собой и над миром, от старой гарпии у ограды, что заставила меня заплатить десять септимов за место и только потом впустила (она куда больше напоминает василиска, чем мой бледный органист, подумал я), от этой мрачной старухи до – увы! – монсеньора Ц. собственной персоной. Благочестивое настроение ушло. Впервые в жизни мне захотелось насмешничать.

Я не слышал ни слова из проповеди – в ушах звенело:

На задворках у Павла[9] в поту,
Прочитал шесть моралей к посту,
Столь елейно, что невмоготу… —

а голова наполнилась странными образами и непочтительными мыслями.

Сидеть здесь больше не имело смысла. Нужно было выйти на улицу и стряхнуть с себя это отвратительное настроение. Я знал, какую бестактность совершаю, но все же поднялся и покинул церковь.

Весеннее солнце сияло над улицей Св. Гонории, когда я сбежал по церковным ступеням. На углу стояла тележка, полная желтых нарциссов, бледных фиалок с Ривьеры, темных из России и белых – римских – гиацинтов в золотом облаке мимозы. В воскресенье улицу наводнили искатели развлечений. Я взмахнул тростью и рассмеялся их веселью. Кто-то поравнялся со мной и прошел мимо. Он и не подумал обернуться, но на бледном профиле проступила та же убийственная злоба, что горела в глазах. Я наблюдал за ним, пока он не скрылся. Его неестественно гибкая спина источала угрозу: каждым своим шагом он будто бы приближал мою гибель.

Я еле тащился, ноги отказывались идти. В душе проснулась тревога о чем-то безнадежно забытом. Казалось, я заслужил его ненависть – это произошло очень, очень давно. Много лет память спала и вдруг пробудилась, чтобы бросить мне вызов. В надежде спастись, я доковылял до улицы Риволи так быстро, как только мог, затем пересек площадь Согласия и вышел на набережную. Слезящимися глазами я смотрел, как солнечные лучи играют в белой пене фонтана, стекающей по потускневшим бронзовым спинам речных богов, и любовался далекой Аркой – грезой из аметистовой мглы в узоре серых трав и голых, зеленоватых ветвей. Затем я увидел его на одной из каштановых аллей Королевского бульвара. Покинув набережную, я бросился через Елисейские Поля прямиком к Арке. Закатное солнце струило лучи на зеленый ковер Круговой площади – в алом зареве он сидел на скамейке, окруженный детьми и юными матерями. Всего лишь воскресный лодырь, такой же, как они и я сам. Я едва не произнес это вслух, глядя на искажавшую его лицо ненависть. Впрочем, он не смотрел на меня. Я протащился мимо и, еле передвигая ноги, поднялся по проспекту. Я знал, что каждая наша встреча приближает его к цели, а меня – к гибели, но все равно пытался спастись.