Король в Желтом

Негодяй красиво живет – камин, мальчик мой, камин топится в вестибюле. Лакей наконец снизошел до меня и отнес письмо и мою визитную карточку наверх – оставил ожидать в зале, который мне совсем не понравился. Я прошел в следующую комнату и едва не упал в обморок при виде сервированного там пира. Вскоре спустился лакей. Он держался вызывающе. Нет, его господина нет дома, и, честно говоря, он слишком занят, чтобы принимать рекомендательные письма – осада, деловые трудности…

Я врезал лакею, схватил со стола цыпленка, швырнул визитку на пустую тарелку и, назвав негодяя прусской свиньей, ушел с трофеем.

Трент покачал головой.

– Забыл сказать, Хартман часто обедает там, из этого я делаю соответственные выводы, – продолжал Уэст. – Но вернемся к цыпленку: половина – мне и Брэйту, половина – Колетт. Ты поможешь с моей частью – я не хочу есть.

– Я тоже, – сказал Брэйт, но Трент, с улыбкой глядя на их изможденные лица, покачал головой:

– Ерунда! Вы же знаете, я не голодаю!

Уэст застыл на миг и, покраснев, нарезал порцию Брэйта, но сам есть не стал. Простившись, он поспешил к дому 470 по рю Серпент, где жила прелестная девушка Колетт, оставшаяся сиротой после битвы при Седане. Только небу известно, как ей удалось сохранить румянец, ведь осада измучила бедняков.

– Цыпленок, конечно, порадует ее, но, думаю, она влюблена в Уэста, – сказал Трент и подошел к кровати. – Послушай, старина, не отпирайся, скажи, сколько у тебя осталось?

Брэйт смутился, его щеки вспыхнули.

– Выкладывай, старина, – настаивал Трент.

Брэйт вытащил кошелек из прорези в матрасе и с трогательной простотой протянул его другу.

– Семь су, – посчитал тот. – Ты меня утомляешь! Почему, во имя всего святого, ты не пришел ко мне? Это невыносимо, Брэйт! Сколько можно тебе объяснять: у меня есть деньги, мой долг – разделить их с моим народом, а долг каждого американца, и твой в том числе, их принять. У тебя ни гроша, город в осаде, американский посланник якшается с германскими подонками. Почему бы не проявить благоразумие?

– Я… я бы хотел, Трент, но этот долг, боюсь, мне не вернуть, я беден и…

– Конечно, ты вернешь его! Будь я ростовщиком, нажился бы на твоем таланте. Когда станешь богатым и знаменитым…

– Не надо, Трент…

– Хорошо, только теперь без фокусов.

Джек высыпал в кошелек дюжину золотых монет и, вновь засунув его под матрас, улыбнулся Брэйту.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Шестнадцать.

Трент положил ладонь на плечо друга:

– Мне двадцать два, я тебе в дедушки гожусь. До совершеннолетия будешь делать, что скажу.

– Надеюсь, осада к тому времени закончится, – сказал Брэйт, пытаясь рассмеяться, но на мольбу их сердец: «Доколе, Боже, доколе?» – ответил визг снаряда, летящего в рваных облаках декабрьской ночи.

II

Стоя на пороге дома на рю Серпент, Уэст едва не кричал от гнева. Говорил, что ему плевать, нравится это Хартману или нет, что он не намерен с ним спорить.

– Ты называешь себя американцем! – насмешничал он. – В Берлине и в аду куча таких американцев. Ты увиваешься за Колетт с карманами, полными белого хлеба и ветчины, с бутылкой вина за тридцать франков и не отыщешь доллара на нужды Американского госпиталя или программу Государственной помощи, а Брэйт находит, хотя и умирает с голоду!

Хартман отступил к бордюру, но Уэст, с черным как туча лицом, нагнал его.

– Не смей называть себя моим соотечественником! – рычал он. – И художником тоже!

– Художники не пытаются втереться в доверие к Службе общественной обороны, где им нечего делать, и не едят чужой хлеб как крысы! И вот что я скажу, – продолжил он, понижая голос, ибо Хартман дернулся, словно от укуса. – Лучше держись подальше от «Эльзасской пивоварни» и самодовольных воров, которые там отираются. Ты знаешь, что они делают с подозрительными!

– Ты лжешь, собака! – вскричал Хартман, бросив бутылку, которую держал в руке, в лицо Уэсту.

Тот схватил его за горло и хорошенько встряхнул, прижав к глухой стене.

– Слушай меня, – пробормотал он сквозь сжатые зубы, – ты уже под подозрением, и, клянусь, я верю, что ты шпион! Выявлять таких гадов – не мое дело, и я не стремлюсь тебя разоблачать, но пойми: ты противен Колетт, меня от тебя тошнит, и, если я еще раз увижу тебя на этой улице, у тебя будут неприятности. Пошел вон, холеный пруссак!

Хартману удалось вытащить из кармана нож, но Уэст вырвал его, швырнув противника в канаву. Беспризорник, следивший за их схваткой, зашелся смехом, эхом пролетевшим по тихой улице. Все ставни распахнулись – в окнах появились изможденные лица: всем было любопытно, почему смеются в голодающем городе.

– Победа? – прошептал один.

– Посмотри! – кричал Уэст, пока Хартман поднимался с мостовой. – Ты, жмот! Посмотри в эти лица!

Но Хартман, одарив его смертоносным взглядом, ушел, не сказав ни слова. Появившийся из-за угла Трент взглянул на Уэста, но тот просто кивнул на дверь и сказал:

– Входи. Фэллоуби наверху.

– Что ты делал с ножом? – спросил Фэллоуби, когда друзья поднялись в мастерскую.