Король в жёлтом

Сегодня, однако, я расслышал перемены к худшему. Зловещие перемены. Во время службы, как правило, музыка сглаживала пение хористов, но сегодня, как ни странно, музыкант то и дело нарушал безмятежный строй ясных голосов. Тут дело было даже не в грубости или диссонансе, дело было в отсутствии мастерства. Досадные погрешности повторялись снова и снова, и невольно я вспоминал, что в моих книгах по церковной архитектуре говорилось об обычае освящать хоры, как только их выстроят, затем неф, который порой заканчивают отделывать полвека спустя, а целиком храм уже не освящают. Я думал, что, возможно, с церковью Святого Варнавы было именно так, и что, быть может, нечистый дух овладел ее западной галереей. Я читал о таких вещах, но, конечно, не в книгах по архитектуре. Затем я вспомнил, что этому храму не больше ста лет, и улыбнулся нелепым средневековым суевериям, кои не имели ничего общего с этим премилымосколком рококо XVIII века.

Теперь, когда служба подошла к концу, должны были прозвучать несколько тихих аккордов, настраивающих на молитву, пока мы ждали проповеди. Вместо этого у алтаря с уходом священника вспыхнул мотив, которого никто не ожидал.

Я принадлежу к более старшему и бесхитростному поколению, которое не любит искать психологических тонкостей в искусстве. В музыке мне всегда было достаточно гармонии и мелодии. Теперь же в хаосе звуков, летящих от инструмента, звучало нечто большее. Музыкант жал на все педали по очереди, словно силился бежать, и бил руками по клавишам. Бедняга! Кто бы он ни был, надежды на побег у него не было.

Раздражение быстро сменилось во мне гневом. Что он делает? Как он смеет играть такое посреди службы? Я посмотрел на сидящих рядом со мной – казалось, никто из них не был встревожен. Спокойные лица коленопреклоненных монахинь, все еще обращенных к алтарю, сохраняли отрешенное выражение под белыми головными уборами. Хорошо одетая дама рядом со мной с ожиданием следила за епископом С… Судя по ее лицу орган сейчас должен был играть «Ave Maria».

Наконец проповедник осенил всех крестным знаменем, призывая к тишине. Я с радостью повернулся к нему. До сих пор я не обрел в церкви Святого Варнавы того, за чем сюда пришел в тот день. Я был измотан после трех дней физических страданий и душевного растройства, причем последнее было хуже первого. Измученное тело и расщепленный, все еще болезненно чувствительный рассудок я принес в свой любимый храм, чтобы исцелиться. Потому что я прочел «Короля в желтом».

– «Возсия солнце и собрашася и в ложах своих лягут»[16], – торжественно произнес Монсеньор, кротко оглядывая собравшихся.

Сам не знаю почему, я скосил глаза к западной галерее. Органист вышел из-за своих труб, и я увидел, как он исчез за маленькой дверцей на лестницу, ведущую прямо на улицу. Это был стройный человек, лицо у него было настолько же белым, насколько черным – его сюртук.

«Скатертью дорога с твоей гнусной музыкой! – подумал я. – Надеюсь, хотя бы помощник закончит играть как следует».

С чувством освобождения, с невероятным глубоким облегчением, я повернулся к доброму лицу за кафедрой и устроился поудобнее, чтобы послушать его. Вот, наконец, я выброшу все из головы, как и хотел.

– Дети мои, – сказал проповедник. – Одной истине человеческая душа учится труднее всего: ей нечего боятся. Но невозможно заставить человека поверить, что ничто на свете не может причинить ему вреда.

«Любопытная теория в устах христианского епископа, – подумал я. – Посмотрим, как он сумеет ее примирить с догматами святых отцов».

– Ничто не может повредить душе, – продолжал он ровным, ясным тоном, – потому что…

Я так и не услышал окончания фразы. Я оторвал глаза от его лица и, не знаю почему, перевел взгляд к западной галерее. Тот же самый человек вышел из-за органа и пошел по храму тем же путем. Времени, чтобы вернуться, у него не было, да если бы он и возвращался, я бы его заметил. По спине пошел холодок, и сердце мое упало, однако не от его странных появлений и исчезновений. Я смотрел на него и не мог отвести взгляд от черной фигуры и белого лица. Проходя мимо, он повернулся и посмотрел мне в лицо со смертоносной ненавистью. Никогда я не видел ничего подобного и не дай бог снова это увидеть. Он исчез за той же дверью, за которой уже пропадал меньше минуты назад.

Я выпрямился и попытался собраться с мыслями. Задыхаясь, словно наказанный ребенок, сначала я едва не разрыдался. Внезапно обнаружить себя объектом такой глубокой ненависти было мучительно, ведь этот человек был мне совершенно незнаком. С какой стати он должен меня так ненавидеть? Меня, которого никогда раньше не видел? В этот миг все остальные ощущения мои слились в эту боль. Мой страх потонул под тяжестью этой горестной несправедливости, я принял происходящее как данность, а затем начал рассуждать и понял, что все это какая-то нелепость.