Король в жёлтом

Сильвия и Колетта, которым было не по себе от того, что мужчины говорили по-английски, потребовали объяснений.

– О чем обычно говорят скульпторы? – воскликнул Уэст со смехом.

Одиль укоризненно взглянула на Торна, своего жениха, и сказала с достоинством:

– Вы не французы, эта война – не ваше дело.

Торн смиренно принял ее слова, но Уэст притворился возмущенным:

– Стоит человеку заговорить о красоте греческой скульптуры на своем родном языке, как его начинают подозревать!

Колетта закрыла ему рот рукой и, повернувшись к Сильвии, прошептала:

– Они тут все такие лгуны!

– По-моему, слово «скорая помощь» на обоих языках звучит одинаково, – заявила Мари Герналек. – Сильвия, не верь Тренту.

– Джек, – прошептала Сильвия, – пообещай мне…

Ее прервал стук в дверь.

– Войдите! – крикнул Фэллоуби.

Трент поспешно открыл дверь и выглянул наружу. Затем, извинившись перед остальными, вышел в коридор и закрыл за собой дверь.

Вернулся он посмурневшим.

– Что там, Джек? – спросил Уэст.

– Что? – свирепо повторил Трент. – Я тебе скажу, что. Я получил депешу от американского посла, чтобы тотчас явиться и подтвердить, что подлый вор и немецкий шпион на самом деле наш соотечественник и коллега-художник!

– Не ходи! – предложил Фэллоуби.

– Тогда они его сразу пристрелят.

– Ну и пусть, – прорычал Торн. – Вы, ребята, знаете, кто он?

– Хартман! – уверенно выкрикнул Уэст.

Смертельно бледная Сильвия вскочила с места, но Одиль обняла ее и насильно усадила на стул: «Ей дурно, принесите воды!»

Трент побежал за водой. Сильвия немного отпила, и с помощью Мари Герналек и Трента, пошла в спальню. Это был сигнал к расставанию. Все пожали руку Тренту, пожелав Сильвии скорейшего выздоровления. Когда Мари Герналек прощалась с ним, она избегала его взгляда, но он сердечно поблагодарил ее за помощь.

– Полагайся на меня, если что, Джек, – попросил Уэст, уходя самым последним, а затем поспешил вниз, чтобы догнать остальных.

Трент перегнулся через перила, прислушиваясь к их шагам и болтовне. Хлопнула нижняя дверь, и в доме воцарилась тишина. Он помедлил, глядя в темноту и кусая губы, потом пробормотал: «Я сошел с ума», зажег свечу и пошел в спальню. Сильвия лежала на кровати. Он склонился над ней, пригладил кудри.

– Тебе лучше, дорогая?

Она молча подняла на него глаза. То, что он в них прочел, заставило его похолодеть. Он сел, закрыв лицо руками. Наконец она заговорила изменившимся, напряженным голосом, какого он никогда раньше не слышал. Он выпрямился в кресле и опустил руки, прислушиваясь к ее словам.

– Джек, наконец-то пришло время. Я так долго боялась, молчала! Ах, как часто я лежала ночью без сна с этой тяжестью на сердце и молилась, чтобы умереть раньше, чем ты узнаешь обо всем. Ведь я люблю тебя, Джек, если ты уйдешь, я не смогу жить. У меня был мужчина до тебя, Джек, но с того самого дня, когда ты нашел меня плачущей в Люксембурге и заговорил со мной, я была верна тебе во всех помыслах и поступках. Я полюбила тебя с первой секунды и не смела признаться, боясь, что ты уйдешь. И с тех пор моя любовь росла, росла и… О, я очень страдала, но не смела тебе сказать. Ты не знаешь худшего… Для него сейчас… Господи, да какое мне дело! Он был таким жестоким, таким жестоким! – Она закрыла лицо руками. – Нужно ли мне продолжать? Рассказывать тебе… Ты не представляешь, Джек…

Он не шевелился. Глаза его казались мертвыми.

– Я… я была так молода, ничего не понимала. А он говорил… говорил, что любит меня…

Трент встал и ударил по свече сжатым кулаком. В комнате наступила тьма. Колокола церкви Сен-Сюльпис пробили час. Сильвию било в лихорадке:

– Я должна закончить… Ты ни о чем не спрашивал… А потом было слишком поздно… И мой ребенок, который связывает меня с ним, навсегда встанет между тобой и мной! Ради этой жизни он не должен умереть. Его не должны застрелить, ради того, другого.

Трент сидел неподвижно, но мысли его неслись потоком. Сильвия, маленькая Сильвия, которая делила с ним его студенческую жизнь, которая безропотно переносила тоску и голод осады, стройная голубоглазая девушка, которую он так нежно любил, которую дразнил и ласкал, которая иногда даже раздражала его своей страстной преданностью… Неужели это та же Сильвия плакала там, в темноте?

Он стиснул зубы. Пусть он умрет… Пусть умрет… Но тогда, ради Сильвии и ее ребенка, да, тогда он должен пойти… Он знал, что должен сделать. Но Сильвия… Теперь все изменится. Смутный ужас охватил его, когда все было сказано между ними. Дрожа, он зажег свечу.