Король зимы

Она всегда любила долгие, неторопливые беседы, но в тот вечер была просто ненасытна. Нимуэ жаждала новостей, и я вывалил все подряд, но она потребовала подробностей и деталей, как можно больше мелких и на первый взгляд пустячных деталей. Она ловко прилаживала каждую подробность, заполняя ею пустоты в моих рассказах, и выстраивала всю историю на свой лад. Все, что произошло за последний год, Нимуэ собрала и выложила, словно мозаику на полу огромного зала. В отдельности каждая ячейка могла показаться ничтожной, но, соединяясь с соседней, вдруг приобретала важный смысл и становилась непременной частью целого, черточкой в осмысленном и понятном рисунке. Больше всего Нимуэ заинтересовалась свитком, который Мерлин вынес из сгоревшей библиотеки Бана.

– Ты не читал его? – спросила она.

– Нет.

– Я прочту! – пылко воскликнула она.

Немного поколебавшись, я наконец решился высказать давно мучившую меня мысль:

– Я думал, что Мерлин отправился за тобой на Остров.

Этим я рисковал обидеть ее вдвойне. Во-первых, тем, что сомневался в Мерлине, а во-вторых, напоминанием об Острове Смерти, который она старалась забыть. Но она осталась невозмутимой.

– Мерлин верил, что я сама смогу позаботиться о себе, – спокойно сказала она и вдруг улыбнулась. – Кроме того, он знает, что у меня есть ты.

Стемнело, и ручей покрылся серебряной чешуей лунного света, предвещавшего наступление ночи Лугназада. Я хотел задать ей еще множество вопросов и не осмеливался, но Нимуэ неожиданно сама заговорила о том, чего спросить я не решился. Она говорила об Острове, вернее, о том, как оставшаяся незамутненной крошечная часть ее души наполнялась ужасом от чувства покинутости и обреченности.

– Я думала, что безумие подобно смерти, – тихо проговорила Нимуэ, – и что я уже не вырвусь из его лап. Это похоже на то, как будто ты запрятан в глубины своего беспомощного тела и не можешь выбраться оттуда. Но ты верил. Ты смог.

Она умолкла, и вдруг я увидел слезы в ее единственном глазу.

– Не надо, – попросил я, не имея сил слышать все это.

– А иногда, – продолжала Нимуэ, не слушая меня, – я сидела на скале и глядела в море. В этот момент я не чувствовала себя безумной и понимала, что служу какой-то цели.

– Никакой цели и быть не могло, – сердито перебил я.

– Ox, Дерфель, дорогой мой Дерфель, разума в тебе не больше, чем в камне, упавшем со скалы. – Она улыбнулась. – Цель – отыскать список Каледдина, чем и занялся Мерлин. Как же ты не понимаешь? Боги щедры на дары, но и требуют жертв. Безумие – та цена, которую я должна была заплатить за бесценный дар, попавший в руки Мерлина.

Она говорила страстно, вся подалась вперед, а я вдруг почувствовал, как скулы мне раздвигает протяжный, сладостный зевок. Нимуэ заметила мои усилия скрыть усталость.

– Тебе надо поспать, – мягко сказала она.

– Нет, – встрепенулся я.

– Ты спал прошлой ночью?

– Немного.

На самом деле я всю ночь просидел у двери хижины, преодолевая дрему и прислушиваясь к мышиному шороху на тростниковой крыше.

– Тогда отправляйся в постель немедленно, – твердо сказала она, – и оставь меня одну поразмышлять.

Я был таким усталым, что едва мог раздеться, но наконец свалился на папоротниковую подстилку и заснул мертвым сном. Это был действительно глубокий и сильный сон, какой бывает после победного сражения, когда не тревожат кошмары и не мучают видения смертей, кровавых ударов мечей и копий. Я спал крепко, и когда Нимуэ пришла ко мне посреди ночи, я поначалу думал, что это сон, но, пробудившись, почувствовал прохладную кожу ее прижавшегося ко мне обнаженного тела.

– Все хорошо, Дерфель, – прошептала она, – засыпай.

И я опять погрузился в сон, сжимая ее худенькое тело.

Нас разбудило прекрасное утро Лугназада. В моей жизни изредка случались мгновения чистого счастья, и это был именно такой день. Бывают времена, когда любовь сливается с жизнью, когда боги желают сделать нас наивными до глупости, и нет ничего слаще наивной простоты Лугназада. Солнечные лучи пробивались сквозь сплетения цветов нашего шалаша, а мы любили друг друга и после горячего слияния играли, как дети, плескались в ручье, а я нырял, пускал пузыри и с радостью слышал беззаботный смех Нимуэ. Между ивами мелькал многоцветный, как радужный сон, зимородок. Кругом было безлюдно, лишь проехали по ту сторону ручья два всадника с соколами на запястьях. Нас они не заметили, потому что мы лежали тихо и видели, как один из охотничьих соколов сбил с ног цаплю, что считается добрым знаком. Весь этот прекрасный день Нимуэ и я провели в любви, но ни словом не обмолвились о будущем. Мы не могли его разделить, ибо судьба наша с Нимуэ была раздельной. Ее будущее шло по тропам богов, а меня боги не наделили этим даром.

Был момент, когда Нимуэ порывалась уйти с этой тропы. Вечером, на исходе Лугназада, когда длинные тени деревьев легли на западные склоны, она лежала, свернувшись в моих руках, под кровлей шалаша и без умолку говорила о том, что могло бы у нас быть. О маленьком домике, клочке земли, о детях и небольшом стаде.