Королев: факты и мифы

«Вчера срочно отбыл Вл. Павл.164, все бросил, со всеми разругался, – пишет Королев домой 21 мая. – Печально и тяжело просто было смотреть на человека, потерявшего всякую ориентировку и желающего во что бы то ни стало улететь.

Плохо на всех нас подействовал и отъезд Ник. Алекс...165

Сегодня на 3 дня улетает Леон. Александр.166 Он очень сильно простудился, у него опухло лицо (говорят – гранулема) и «в конце концов» в сопровождении врача мы его отпускаем.

Вот как все бегут с нашего корабля, почти затопленного бушующими волнами!

Я к этому, впрочем, давно привык, что когда дела идут похуже, то и «друзей» поменьше, но, конечно, это не может улучшить общего состояния и настроения у меня и у тех, кто остался.

Но мы так не сдадимся: много, очень много работаем, много думаем и найдем, в чем дело и решим все до конца».

Анализ аварии показывал, что винить Сергею Павловичу некого: пожар и взрыв «боковушки» произошел по вине его производственников: негерметичным оказался стык одного из трубопроводов, идущих к рулевым двигателям, тем самым, которые отказался делать Глушко и которые сделали в его КБ. Немедленно директору завода Туркову и главному инженеру Ключареву был отдан жесточайший приказ разобраться с этим вопросом и устранить недоработки. Устинов прислал на завод своего заместителя Карасева, который только что не спал в сборочном цехе, не спуская глаз с коварных движков.

Кстати говоря, это еще один пример использования Устиновым, уже после смерти Сталина, близких ему, истинно сталинских методов руководства. В случае, если дело не идет, посылать этакого надсмотрщика, погонялу. Помочь он не может, будучи человеком, как правило, некомпетентным, а лишь пугает и дергает людей. Я ничего дурного не хочу сказать о Карасеве, но не полезнее ли было послать на завод кого-нибудь из опытных технологов – Глушко или Исаева?

Дни шли в постоянных, упорных поисках надежности. «Дела наши идут без особых перемен, мы снова готовимся и стараемся до конца все понять, – писал Королев домой 27 мая. – Много времени занимает просмотр всевозможных данных и записей. Вот где воистину бывают положения, когда „мой карандаш умнее меня“, – это изречение, кажется, Лейбница, но и мы часто не понимаем до конца всего того, чем располагаем. Одновременно ведем большие опыты там, у нас дома, и все это как-то должно быть связано воедино».

По поводу «больших опытов... дома» много лет спустя вспоминал Виктор Михайлович Ключарев:

– Герметичность была на первых этапах испытаний ахиллесовой пятой «семерки». Проводить испытания герметичности было очень сложно, потому что никто не знал истинных условий, в которых работают все эти соединения в первые секунды полета...

Королев постоянно – днем и ночью – находится в состоянии крайнего нервного напряжения. Он все время чувствует на себе взгляды людей, ждущих его решений и приказов, но понимает, что торопиться с этими решениями и приказами нельзя, что он должен быть предельно осмотрителен, чтобы избежать будущих ошибок. Конечно, очень хочется доказать всем, что его «семерка» – отличная машина, но он не настаивает пока на новом старте.

«Вчера я лежал дома днем и раздумывал над тем несколько необычным состоянием, в котором я нахожусь все это время, – пишет Сергей Павлович домой.

– Скорее всего, его можно определить как состояние тревоги и беспокойства. Даже нельзя сказать конкретно, о чем или по какому поводу это беспокойство. Просто напряжены нервы и внимание так, как если бы происходит что-то плохое или трудное, и ты не знаешь исхода, или возможно результата. Это состояние всегда охватывает меня, если что-либо не ладится и, особенно, при испытаниях. Но потом все как-то проходит, когда есть результаты...

Сейчас здесь этого нет и, видимо, долго не будет, так как нам еще предстоит очень долгий и сложный путь да и начало было не очень блестящее.

Чувствую, что уходит много сил на все это, стараюсь не нервничать сам и сдерживаюсь при взаимоотношениях с другими, а порой так трудно бывает, как никогда».

В другом письме: «... мы должны добиться здесь, именно здесь и сейчас нужного нам решения. Дело слишком большое, очень важное и срочное...»

Вот в таком трудном, противоречивом состоянии – напряженной работы, постоянных сомнений и несокрушимой веры в правильности выбранного пути – Королев жил почти месяц: второй пуск «семерки» состоялся в полночь 11 июня.

Ракета со старта не ушла. И на том спасибо, что не взорвалась, не разворотила все фермы. «Снова у нас нехорошо и очень»! – пишет Королев домой на следующий день.

В довершение ко всем неудачам, едва успели слить ракету167, как над «площадкой № 2» разыгралась невероятная и давно забытая в этих краях гроза. Пламеотводный канал превратился в настоящий водопад, вода затопила подземный командный бункер. Королев писал жене, что дождя в Тюратаме вообще никто из старожилов не помнит в последние сто лет, а такой грозы и ливня он никогда в жизни не видел – «все залило, и мы путешествовали чуть ли не вплавь».