Королева

Трагедия в Аберфане пришлась как раз на возвращение королевы из двухмесячного отпуска в Балморале – самого долгого и живительного из сменяющих друг друга мероприятий королевского календаря. Зимний отпуск в Сандрингеме с Рождества до начала февраля тоже оставляет немало времени для охоты и прогулок, однако настоящего уединения там добиться сложно, поскольку норфолкские угодья площадью в двадцать тысяч акров исчерчены общественными дорогами между вкраплениями полудюжины деревень. Только в Балморале, где дороги обрамляют поместье, королева может действительно отвлечься от привычных дел – за исключением правительственных ящиков. “При наших постоянных разъездах очень приятно бывает устроить себе передышку” (97), – призналась однажды Елизавета II.

Долгая подъездная дорога (98), ведущая от ворот через окружающие поместье вечнозеленые хвойные леса, создает атмосферу уединения и покоя. Вековые традиции переездов королевского двора незыблемы: в начале августа, за неделю до прибытия королевы, из Лондона подтягиваются грузовики с чемоданами одежды (99) и предметами обстановки. Из Виндзора перевозят лошадей, из Сандрингема – собак. Как только Елизавета II покидает Букингемский дворец, мебель в личных покоях накрывается чехлами, хотя все службы продолжают действовать, разве что в более размеренном режиме. Горничные, повара, управляющие, лакеи, охрана и прочие работники также переезжают на север двумя сменами по восемьдесят человек в каждой, на месяц поселяясь в балморалском корпусе для обслуживающего персонала.

“Есть своя прелесть в том, чтобы сохранять здесь все как при королеве Виктории” (100), – считает Елизавета II. Обстановка остается подчеркнуто неизменной – убрали (ко всеобщей радости) только пальмы в горшках. “Мебель почти вся на прежних местах, – подтверждает кузина королевы Маргарет Роудз. – Картины тоже все прежние” (101). Любимое кресло королевы Виктории в гостиной неприкосновенно, никому не разрешается в него садиться. “Стоит ничего не подозревающему новичку сделать к нему хотя бы шаг, как все дружно вскрикивают” (102), – говорит Джин Карнарвон.

Елизавета II, а вслед за ней и ее окружение, придерживается неизменного, уходящего корнями в конец XIX века распорядка с незначительными уступками веяниям современности. Атмосфера напоминает летний лагерь с режимом школы-пансиона. После того как в девять утра волынщик проиграет свой марш, королева обычно проводит несколько часов за разбором правительственных ящиков, которые на тележке доставляются в ее кабинет на втором этаже – эту комнату когда-то предпочитала и королева Виктория за вид на долину реки Ди. Кроме того, Елизавета II следит за состоянием дел на пятидесяти тысячах акров своей резиденции. Несмотря на то что непосредственное управление Балморалом осуществляет ее муж, “ее величество всегда в курсе происходящего” (103), – говорит Мартин Лесли, шестнадцать лет исполняющий обязанности управляющего. Помимо чтения ежедневных отчетов управляющего, королева лично проверяет состояние стад разводимых в имении хайлендских коров и беседует с егерями и ловчими, которых знает не первый десяток лет. Порой она обнаруживает совершенно неожиданную осведомленность. Например, показывая свои владения шотландскому священнику, она вдруг воскликнула “Ура!” (104) при виде егеря, шагающего по склону холма с молодой женщиной. Выяснилось, что егеря бросила жена, и королева радовалась тому, что у него снова кто-то появился.

Переделав обязательные утренние дела, она старается проводить как можно больше времени на свежем воздухе – кататься верхом или гулять с собаками по ельникам и багряным от вереска холмам, перебираясь через ключи, бьющие из-под каменистой земли. Вдыхая напоенный сосновым ароматом воздух, она устремляет взор к снежным вершинам Северного Кэрнгорна и “сумрачной круче” (105) байроновского Лохнагара, на девятьсот с лишним метров возвышающегося над лежащим у подножия Лох-Миком. “В Балморале ей знаком каждый дюйм, – утверждает Малкольм Росс, много лет возглавлявший двор Елизаветы II. – Она умеет наслаждаться сельской жизнью” (106).

С шестнадцати лет, едва научившись стрелять из ружья, Елизавета II пристрастилась к охоте на обитающих в здешних лесах оленей. Облачившись в непромокаемые штаны, она садилась на крепкого шотландского пони – гаррона или фелла – или выводила из гаража темно-зеленый “рейнджровер” и въезжала на высокий хребет за линию леса. Вместе с ловчим они терпеливо выслеживали оленей с позднего утра почти до вечера, иногда взбираясь почти на шестьсот метров и останавливаясь лишь перекусить холодным мясом, фруктами и куском сливового пудинга из холщового мешка. Готовясь уложить оленя, королева почти ползком подбиралась через подлесок на расстояние выстрела. “Всегда очень забавно было наблюдать за ловчим-новичком, который выходил с королевой на охоту впервые, – вспоминает Маргарет Роудз, которая еще в отрочестве начала охотиться с кузиной. – Они не рассчитывали, что она будет ползти за ними на животе, почти утыкаясь носом в их сапоги” (107). Последнего своего оленя (108) Елизавета II застрелила в 1983 году, в маленькой лощине близ Спиттал-оф-Гленмик, которую впоследствии прозвали королевской.

Подстреленного оленя потрошат тут же на склоне, тушу навьючивают на лохматого крепконогого пони, который везет добычу по усеянным валунами холмам к замку, где ее вешают в оленьей кладовой и снимают шкуру. (Даже перестав охотиться, королева по-прежнему любит наведывается в кладовую под вечер.) В употребление идет вся туша без остатка, от головы и рогов, которые вешаются на стену в качестве трофея, до копыт и глазных яблок, продающихся на экспорт. Мясо поступает на кухню. Белые пони-гарроны настолько перемазываются кровью, пока везут туши, что их приходится чистить каждый вечер.

Эти кровавые подробности королеву не смущают, как не смущает и другое любимое занятие – подбирать за охотниками подстреленных куропаток. Тем не менее в восемьдесят пять ей пришлось от него отказаться из-за постоянных болей в колене. Дробовики никогда ее не привлекали, поэтому она не вставала на линию стрельбы вместе с мужчинами, которые, облачившись в твидовые охотничьи костюмы и защитную одежду от Барбура, целились в птиц, выписывающих непредсказуемые петли в вышине. Она стояла чуть поодаль, в юбке, плотной куртке и платке, с парой-тройкой подружейных собак – обычно кокер-спаниелей (прозванных “пылесосами” (109) или лабрадоров. Пользуясь внушительным набором условных сигналов – свистков, жестов, команд, – она посылала собак подбирать подстреленную птицу, иногда на расстояние до километра, направляя их поиск. Если они приносили еще живого подранка, королева избавляла его от страданий ударом палки. Однажды, сорвав восторженные аплодисменты охотников, егерей и загонщиков особенно зрелищным и сложным маневром, королева откликнулась: “Если бы я знала, что вы все смотрите, я бы и пробовать не рискнула” (110).

Любители охоты на оленей и куропаток обычно приезжают в Балморал на выходные, но и в остальное время замок полон друзей и родственников. Королева приглашает всех с ночевкой и ответственно относится к роли хозяйки, лично встречая гостей у бокового входа. “Она сама провожает всех в комнату, – свидетельствует один из частых гостей. – Обязательно упоминает о приготовленных для каждого книгах. Они меняются каждый год. В замке создается атмосфера расслабленной официальности или официального расслабления” (111). По словам Малкольма Росса, в шотландской резиденции у Елизаветы II “будто переключатель срабатывает. Она по-прежнему королева, но при этом замечательная хозяйка собственного дома. И вам даруется редкая привилегия – наблюдать ее в самой непринужденной обстановке” (112).

Проведя день в холмах, гости переодеваются из охотничьих нарядов в обычную одежду, и королева заваривает для всех чай – насыпает заварку и заливает кипятком из серебряного самовара. Затем приглашенные переодеваются еще раз, к аперитиву в гостиной, где Елизавета II раскладывает за столом пасьянс, словно в викторианские времена. “Она беседует с нами за пасьянсом, – вспоминает один из гостей. – Все рассаживаются вокруг. Одни общаются между собой, другие стоят у ее стола. Она переворачивает карты и ведет беседу, совершенно непринужденно, не напрягаясь” (113).

В сентябре с обязательным визитом приезжает на выходные премьер-министр, на один день наведываются члены Тайного совета, однако о делах говорят лишь пару минут. В основном все просто общаются и знакомятся, в том числе во время ланчей-пикников и барбекю при свечах в охотничьих домиках, разбросанных по берегам озер и рек, в чаще Старого Каледонского леса или высоко в холмах. Зачастую гости до последнего момента не знают, во что переодеваться к ужину – в смокинги и вечерние платья или свитера с брюками и юбками (за день они уже успевают переодеться к разным событиям раза три).

Пикники у королевы и принца Филиппа организованы с военной четкостью. Повара в замке готовят блюда, затем всю еду, посуду, столовые приборы и необходимое кухонное оборудование грузят в специальный фургон, который цепляют к “лендроверу”. В фургоне, спроектированном Филиппом с морской рачительностью, ни один миллиметр не пропадает зря, для каждой вещи предусмотрен свой отсек. Прислуга почти демонстративно удаляется, и ее обязанности с удовольствием берет на себя королева. Она всегда сама накрывает на стол и “старается, чтобы все было по правилам” (114), – как свидетельствует Анна Гленконнер, часто посещавшая замок по приглашению принцессы Маргарет. Филипп, весь в дыму, жарит мясо на гриле. Он славится творческим подходом, импровизациями на тему рецептов, подсмотренных по телевизору, – от колбасок до жареного поросенка.

Не обходится и без накладок. Как-то раз в противоположной части охотничьей хижины, где устроились Елизавета II с гостями, накрыли обед для королевы-матери с друзьями, приехавшими к ней в Беркхолл. “Мы закруглились с ланчем, пока они [компания королевы-матери] еще только допивали аперитив” (115), – вспоминает один из гостей. Когда королева надевает желтые резиновые перчатки, собираясь мыть посуду, все кидаются убирать со стола, и уборка проходит в считаные секунды. Каждый предмет должен вернуться на отведенное ему место в фургоне. “Горе вам, если перепутаете, куда класть столовые приборы” (116), – подтверждает один из давних и частых гостей.

По вечерам семья издавна практикует подвижные игры вроде “салок с банкой” с гостями и прислугой. Дважды за осень они собираются в бальном зале замка на Бал гилли, куда мужчины приходят в смокингах и килтах, а женщины в диадемах и вечерних платьях с перевязями из шотландки, заколотыми бриллиантовыми брошами. Под аккомпанемент военного оркестра королева с родными кружатся в замысловатых рилах и велетах с егерями, ловчими, лакеями и горничными, вызывая в памяти образы и мелодии минувшего века.

Балморал хранит множество воспоминаний – о детстве, о войне, о сватовстве Филиппа, – он уносит во времена королевы Виктории и даже – стараниями принца Альберта, адаптировавшего немецкие архитектурные стили, – перекидывает мостик к баварским пейзажам Елизаветиных предков. “В Балморале она ни на миг не забывает, что она королева, – говорит шотландский священник, часто гостивший в замке. – И вам тоже не удается забыть” (117). Все гости, включая родственников, которым позволено звать ее Лилибет, и давних друзей, встречают ее поклонами и реверансами поутру и провожают вечером, когда она отправляется спать.